Я юркнул в туалет, напоминающий тюремный, с белой советской плиткой и дырками в полу вместо унитазов, и выглянул из окна, под которым стояли Илюха, Димоны и Наташка с Борей. Сазу после школы ребята решили меня навестить, приятно, черт возьми! Братец, надо полагать, прогуливал — он учился во вторую смену.

— Привет, парни! И сестра, тебе особый привет.

Наташка, хоть была в штанах, присела в реверансе. Интересно, стала бы она навещать в больнице того Павлика, каким он был раньше? Разве что из-под палки. Нас не учили быть дружными, скорее наоборот, мы конкурировали друг с другом, чтобы урвать хоть молекулу родительского тепла.

— Спасибо, что пришли, — крикнул я.

— Ты как вообще? — прогудел Чабанов.

— В общем нормально. Голова уже не болит, только слабость слегка. Можно домой, но одного не отпускают.

Минаев показал «класс», все повторили его жест.

— Так это… — Чабанов пальцами изобразил бегущего человечка.

А я пожал плечами. Может, и правда прямо сейчас и сбежать? Что с подростка взять, он по умолчанию наскипидаренный, и любой косяк списывается на переходный возраст. Тем более в девяностые, когда всем на все плевать. В самом деле, чего пролежни належивать, когда я в норме?

Я сгонял на пост, выпросил тетрадный лист с карандашом, написал: «Наташа, постучись и попроси передать мне домашнее задание. Вместе и смоемся». Сложил лист самолетиком и запулил его из окна туалета. Писающий мальчик лет десяти наблюдал за мной, разинув рот.

Безумие? Слегка. Имея авантюрную жилку, я все равно жизнь прожил по шаблону. Муштра, муштра и еще раз муштра. Мне четырнадцать — ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, мать его! — лет, самое время для легкого безумия.

Если уж проживать жизнь заново, так по-другому. Никакой муштры, только свобода, и фундамент уже заложен! Мой самолетик взмыл вверх, потом клюнул носом и по спирали пошел на снижение, а стайка подростков побежала за ним, соревнуясь, кто его поймает.

Поймал Борис и, улюлюкая, носился — отберите, мол. Отобрали за три секунды. Илюха прочитал послание, передал Наташке, она закивала и побежала ко входу в больницу. Через минуту раздался стук в дверь. Я затаился в туалете, который был прямо у выхода, дождался, когда медсестра откроет дверь и переступит порог, оттолкнул ее и рванул на свободу к Наташке.

Вдвоем мы под крики, взывающие к благоразумию, сбежали по лестнице, и вот тут-то до меня и дошло, что я погорячился. Бросило в пот, зашлось сердце, голова закружилась. Если бы врачи помчались следом, схватили бы. Но всем и правда было плевать, что ребенок самовольно покинул больницу.

Багословенные девяностые, так их и разэдак! Всего тридцать лет прошло, а многие вещи уже кажутся дикостью.

— Стой! — крикнул я сестре. — Хреново мне.

Я поплелся за Наташкой, хватая ртом воздух. Спросил шепотом, пока мы не поравнялись с остальными:

— Что там отец? Мать не бил?

— Да вроде нет, орал только так, что Борька чуть ссаться не начал.

— Что сразу Борька? — услышал и возмутился брат.

Ребята обступили меня, стали расспрашивать, как что было. Я рассказал про вероломное нападение Зямы с Русей, и про ментовку рассказал, и про то, что гопников, скорее всего, теперь закроют.

— Если нет, мы тебе поможем, — прогудел Чабанов. — Достали! Они — толпой, и мы — толпой.

Он сам не заметил, как стал транслировать мою идею.

— А еще знаешь что? — сказал Илюха. — Помнишь, ты приказал тупой нашей Желтковой стих выучить? Так вот случилось чудо! Она выучила, и рассказала, правда, одну строчку забыла, но Верочка на радостях сделала вид, что не заметила.