Высокий попятился в тамбур. Одно дело проводнице мозг выносить, другое — сцепиться с пьяным буяном, можно ж и по морде получить. Где, интересно, Вероника? Почему отдувается только Валя?

— Нахрена я кровь проливал! — возмущался бык, колотя кулаками в дверь. — В Афгане! А тут мне коза драная указывать будет? А ну сюда, падла!

Пассажиры высунули головы в проход, у одних заинтересованность на лице, у других азарт. Я сжал кулаки. Кожа натянулась, засаднили ссаженные костяшки. Будь я собой прежним, этот бык бы уже валялся носом в пол. Да и не случилось бы такое в моем времени, уже прибежал бы начальник поезда и охрана.

Я глянул на треснувшую корку струпа, слизал выступившую каплю крови. Что я могу сделать? Словами тут проблему не решить. Вмешаться, получить по голове и загреметь в больничку с сотрясением мозга, завалив квест? Бабушка без меня не справится. Мама вовремя не получит лекарства.

И ведь сейчас только девяносто третий год, разгул беспредела впереди. При всем желании пропетлять не получится, все равно придется столкнуться с грубой силой, а значит, надо становиться сильным физически. И делать такими своих друзей. Как там в песне? «Если ты ходишь по грязной дороге, ты не можешь не выпачкать ног».

Проклятое чувство справедливости, вечно толкающее на подвиги! Как бы прикрутить краник и сделать жажду справедливости слабее, чем страх подохнуть?

Ладно, рисковать не буду, попытаюсь поговорить. Придерживаясь за верхние полки, я спустился, сунул ноги в тапки, покосился на быка, тарабанящего ногой в купе проводников. Он же не один бухал, у него должны быть друзья. Есть шанс, что они более вменяемые. Не будут же они пацана лупить!

Протолкнувшись в середину вагона, я шепотом спросил у волосатого нефора, что сидел на боковушке напротив дрыхнущего лысого мужичка и с обреченным видом смотрел в черное окно:

— Скажи, а из какого купе этот бычара?

Парень ненадолго отмер, не оборачиваясь ко мне, махнул назад.

— Через два купе. Поймешь.

— Спасибо.

Он был прав: я понял сразу. На нижней полке храпел жирдяй, его и футболка задралась, явив миру брюхо с продольным шрамом и черными завитками волос. На этой же полке ютились два лысых заморыша, напротив сидела опухшая девка и два бритоголовых лба, один тискал девку, второй — распотрошенную куриную тушку на фольге. Тут же имелись необходимые для пьянства атрибуты: разносолы, селедка на газете, рюмки. Я сделал испуганное лицо и пробормотал:

— Доброй ночи!

Пять пар красных глаз уставились на меня.

— Тебе чего, пацан? — прохрипел тот, что тискал девку.

— Там ваш друг хочет побить проводницу….

Ближний ко мне заморыш заржал. Уроды, не дают перейти к главному! Что им та проводница, им главное — кореш.

— Ванила такой, да-а!

Вот же дебилы!

— Я слышал, уже ментов вызвали, — зашептал я. — Ссадят же мужика с поезда эти козлы. Вы ж его не бросите?

— Нет! — взревел бык, отрываясь от курицы, вскочил, долбанувшись башкой о полку.

— Уведите его от беды, а то ж эти козлы… — Я сжал кулак.

— Козлы, да, — закивал заморыш, что сидел подальше от меня. — А шо мы сделаем? Он же буйный какой!

— Скажите, что водка греется, еда заканчивается… Ну помогите другу, ваш же общий залет будет!

— Кто вызвал мусор-ров? — Лысый сделал вторую попытку встать и снова приложился головой, выматерился, ударил полку кулаком.

От звука жирдяй заворочался, перевернулся набок, стряхивая заморышей. Самой вменяемой оказалась девка, поднялась и сказала неожиданно трезвым голосом, глядя на кавалера:

— Филин, идем за Ванилой.