— Братан, так я не понял, у вас ресторан?

Ему ответили тихо и неразборчиво мужским голосом.

— Ну так а выпить, че, нельзя? Мы с Коляном тока из Тынды, отмечаем. Нельзя, что ли? Ты еще скажи, шо курить нельзя!

Брат с сестрой убежали, и я обернулся, будто бы провожая их взглядом: возле мужиков с водкой стоял парень в униформе Макдака и с резиновой улыбкой объяснял, что тут — особенный ресторан. Тогда мордоворот, сидящий ко мне лицом, ударил по столу и крикнул:

— А ты мне принеси документ, где написано, что водку — нельзя!

Парень удалился, я повернулся к деду. Он пристально на меня посмотрел и сказал:

— Тебе тут не нравится?

Я пожал плечами:

— После столовых с тараканами, конечно, круто. Плитка, вон, вся ровная, импортная. Швов не видно. Мухи не летают, липучки эти не висят.

— Хм… Ты ведешь себя так, словно бывал здесь много раз. Но ты не мог тут быть!

— Меня не впечатляет западная культура, — ответил я, подперев щеку рукой — бабка зыркнула с любопытством, дожевала бутерброд и ушла, а я продолжил, раскинув руки:

— Вот это все — просто бусы. А мы — просто индейцы. Как-то даже стыдно, что страна, которая запускала ракеты в космос, не смогла сделать для своих граждан красивую бутербродную.

— Может, ты и прав.

— На западе это общепит для бедных, а для нас — чудо.

Дед помолчал-помолчал и выдал:

— Что ты за человек, Паша! Тебе четырнадцать, а кажется, что ты старше меня.

— Я читал про старые души. Наверное, просто я такой.

Из туалета прибежал Борис, сияя глазами.

— Офигеть! Там, как в музее! Все такое красивое! Я боялся… это самое…

— Осквернять провинциальной струей светлый облик западного друга, — сказал я, поднимаясь.

Дед и Борис рассмеялись. Пришла удивленная Наташка и уставилась на еду, не зная, с чего начинать и как это есть. Пример показал дед, взял картошку фри, мокнул в соус и сунул в рот. Прожевав, объяснил:

— Гамбургеры и чизбургеры едят целиком, а не разбирают по частям.

Боря и Натка начали с картошки. Я повременил мыть руки — захотелось посмотреть, как они щурятся от удовольствия. Аж обидно, что я не могу с ними разделить радость причастности к чему-то великому, красивому, чистому, потому что в прошлой жизни всем этим пресытился.

— Стой! — воскликнула сестра. — Я поняла, где хочу фотографию! Здесь! И чтобы всю еду видно было!

— А меня — возле иномарок на улице! — не прожевав, воскликнул Борис.

Пришлось еще задержаться. Дед и Борис посторонились, а Наташка на фоне фастфудной роскоши замерла, потягивая коктейль из трубочки. Щелк! Вж-ж-ж! Сестра метнулась к фотографии, ревниво ее рассмотрела и надулась.

— Господи, какие пухлые щеки! Розовые, как у матрешки. У меня же нет таких, да?

— Да успокойся ты, они у тебя впалые, — успокоил ее я. — «Полароид» сильно искажает. Зато смотри, как хорошо еда получилась.

А потом начался гастрономический разврат. Поначалу дети ели робко, потом отошли от стресса и предались удовольствию, которое растянули на час минимум и все не хотели уходить, пока над столиком требовательно не нависли два негра.

Как я и думал, Борис всю тару, включая бумажные пакеты, сложил в рюкзак под удивленными взглядами афророссиян. Наташка устыдилась и убежала к выходу.

— Ничего, — ворчал Борис, застегивая молнию, — еще попросит свой стакан, знаю я ее!

Я скосил глаза на притихших мордоворотов, которые качали права: они разливали по рюмкам водку, спрятанную в бумажный пакет.