Он вскочил и заходил по комнате, а потом выбежал на улицу и вдохнул сырой осенний воздух.

Холод немного отрезвил, и Зиганшин сделал круг по участку, кстати, захватил брошенный Светой велосипед, откатил в гараж и вдруг сообразил, что ни разу не говорил с ребятами о произошедшем, не спрашивал, горюют ли они по маленькому братику. Как-то априори все посчитали, что скорбь детей не может быть глубокой.

Фрида слишком слабая, чтобы заниматься с детьми, он в отпуске был поглощен горем и заботами, а теперь целыми днями пропадает на службе. Нет, он следит, чтобы Света с Юрой были сыты, одеты и ходили в школу, но на этом все.

Только если Лев Абрамович с ними говорит, но на это слабая надежда. Когда страдает родная внучка, тут уж не до чужих ребятишек.

Зиганшин вернулся в дом и с раскаянием подумал, что раньше дети до ночи торчали в гостиной, а теперь сразу после школы скрываются у себя наверху.

Он поднялся, постоял под дверью детской и вернулся к себе в спальню. Он не знал, что сказать Свете и Юре.

Зиганшин погладил ее по плечу, она не ответила.

– Слушай, Фрида, а почему ты так сопротивляешься именно тому, что реально может тебе помочь?

Он поцеловал жену в затылок, смягчая резкость своих слов, но она не шелохнулась.

– Ну да, – продолжал Зиганшин, – мы стараемся, все делаем для тебя, лишь бы ты окрепла, а ты сводишь на нет все наши усилия. Тебе надо есть – мы готовим, мама изобретает такие блюда, которые тебе было бы легко проглотить и усвоить, а ты говоришь – не надо тебе. Сказано было – двигаться и дышать свежим воздухом, пожалуйста, давай! Я весь отпуск возле тебя просидел, чтобы поднимать тебя, выносить на улицу, если ты сама еще не можешь, а ты не пошевелилась. Так мало надо от тебя – немножко есть и немножко двигаться…

– Ты реально не понимаешь, почему я так себя веду? – вяло спросила Фрида, не оборачиваясь.

– Нет, не понимаю.

– Ну так нечего и объяснять.

– Фрида, но мы никогда не играли с тобой в эти игры, зачем сейчас-то начинать? Я только одного хочу – чтобы ты поправилась, все делаю, а ты… Ладно, что говорить, действительно… Я знаю, что тебя ничем не утешить, но хоть чуть-чуть помочь… Если эту тварь накажут, тебе правда станет легче, Фридочка. Это не я придумал, это так и есть. Справедливость исцеляет, а ты как ребенок, который отказывается пить лекарство, потому что оно горькое.

Фрида легла на спину и тяжело вздохнула:

– Знаешь, Слава, если тебе обязательно надо кого-то обвинить и наказать, вини меня.

– Фрида, ну что ты…

Он потянулся обнять жену, но она сбросила его руку:

– Да, это я виновата в том, что не смогла родить. В том, что храбрилась, хотела выглядеть терпеливой роженицей и не сказала доктору, какая страшная была боль, и что она совсем не похожа на боль от схваток. Я ж отличница, Слава, я стремилась родить на «отлично», за что и поплатилась. Так что вини меня.

– Выкинь эти мысли из головы немедленно. Ты доверилась этой врачихе, и вся ответственность лежит на ней. Это она должна была тебя спросить, похожа боль на схватки или не похожа. Да, в конце концов, я без медицинского образования и то сразу понял, что с тобой что-то не то, а она сказала – все в порядке. Бывают такие ситуации, когда действительно заболевание протекает так коварно, что пасуют даже опытные профессора, но это не наш с тобой случай. Наша врачиха просто наплевала на тебя. Она видела, что мы спокойные, адекватные люди и раз вызвали ее, значит, действительно что-то не так.