Я невольно дал повод избавиться от капитана быстро и безболезненно, как от зловонного гнойника под скальпелем умелого хирурга.

– Управы на вас нет, оболтусов! Шатаетесь без дела вот и беситесь!

– Ваше Сиятельство, мы уже несколько месяцев сидим без дела…Женщин в глаза не видели…. Мы хотим воевать!

– Навоевался уже! Да так, что стыдно смотреть на тебя. Завтра вступишь в должность командира «Святого Алексея» и направишься в Восточную Пруссию. Там требуются подкрепление и поддержка флота. Вон с глаз моих, поговорим, когда вернетесь! Переведу тебя в Измайловский полк, чертовски ты мне надоел, Никитин! Посидишь немного на суше! Послужишь отечеству и Елизавете матушке!

***

Крики конвоиров отвлекли от мыслей.

– Так, по одной поднимаемся по трапу! По одной я сказал! Не толкаться, все успеете, никого на берегу не оставим и не мечтайте! Разговоры прекратить!

Меня передернуло от отвращения. Отбросы общества, без лица и без имени, скоро они канут в небытие, в далекой ссылке. Юношеский максимализм и полное отсутствие терпимости к тем, то ниже сословием, чином, статусом. Тогда я не понимал, как ничтожно мал этот шаг с пьедестала в грязь. Сегодня ты любимец и фаворит, а завтра в опале на таком дне, из которого выбраться можно только на тот свет. Но в двадцать два в жизни есть лишь черное и белое.

Женщины болтали, некоторые смеялись, грязно ругались, кто то плакал. Их было не больше двадцати. Все одеты в коричневые платья из грубого сукна, серые платки, и обветшалые, старые тулупы, побитые временем и молью. В руках узлы держат и с ноги на ногу от холода переминаются.

Впрочем, моряки найдут чем тут поживиться, а ему, командиру, потом отвечать за беспредел и разврат. Эти похуже портовых бл**ей будут – таким букетом наградить могут лекарями не напасешься.

Надо приказать выставить лохани и всех вымыть. Мне только вшей на судне не хватало или туберкулеза. Нам плыть довольно долго подцепят хворь и придется остановки делать, а если впереди новый приказ. Война то не окончена. В любой момент могут призвать обратно.

Внезапно подул ветер, и мне вдруг показалось, что среди этих серых голов в арестантских платках, блеснуло золото. Это порыв ветра сорвал платок с головы одной из заключенных. Ее волосы радужным блеском всполохнули в серой массе, засияли. Все стихли и зачаровано смотрели на это чудо. Выглянуло солнце из за туч, и волосы девушки засверкали сильнее, ярче, словно споря с самим солнцем. Внутри всё всколыхнулось быстро, стремительно с такой оглушительной скоростью, что дух захватило. Я невольно подался вперед. Послышался свист и улюлюканье моряков. Первым опомнился рыжий конвоир, он поднял платок заключенной и дернул ее за локоть:

– Быстро накрой голову!

Девушка выхватила у него платок, но повязать на волосы не торопилась:

– Тебе то что, начальник? Или боишься, что захвораю? Заботливый ты наш!

Дерзкая. Я усмехнулся, пока что не видел ее лица, только серый тулуп и волосы, они колыхались на ветру, как ослепительное полотно. Откуда взялись такие чистые и блестящие? Заключенные месяцами не мытые, нечёсаные у всех космы соломой, слипшейся из под платков торчат, а у этой сияют как солнце.

– Правильно, Катька, прибереги прелести для чинов повыше. Ты у нас девка благородных кровей. Сдался тебе Иван?! У него в кармане тулупа дыра размером с его яйца: ни мыла тебе, ни кружев, ни гребней!

– Заткнитесь подлюки! – Иван обвел толпу яростным взглядом, – Пайку отменю с голодухи ноги протянете.

– Мы тебе Катькиными космами заплатим, возьмешь, начальник? Не побрезгуешь?

– Какой там побрезгует, – заржала одна из каторжных, – он слюни по ней еще с переправы пускает.