Заключенные расхохотались.

– Ага княжна. Морду Верке когтями разодрала в кровь.

– Заткнуться всем!

Я спустился вниз, пока не вмешиваясь, уверенный, что конвой сам справится. А волосы действительно, как золото. Не рыжие и не светлые, а именно золотые. Конвоир стоял напротив заключенной и не сводил с нее глаз. Сам орет голосом хриплым, а глаза плотоядно сверкают.

– Опростоволосилась она! Там тебе вмиг патлы повыстригут, что б живность не завелась! Надень платок, я сказал, не то лично налысо обкромсаю!

– Катька, поди боится начальник, что уведут тебя у него. Матросиков молодых вона сколько, а еще и офицеры титулованные. Вдруг на космы твои позарятся, а ему и обломится.

– Ух, курвы, а ну рты позакрывали! А ты быстро платок надела и наверх пошла. Не то пайки вечерней лишишься, богом клянусь.

– Плевать! – девчонка снова рассмеялась.

– Доплюешься мне сейчас, сучка заносчивая. К крысам в трюм отправлю.

– Хочешь узнать насколько плевать? Вот так!

Она хохотала звонким переливчатым смехом, а потом плюнула рыжему в лицо. Женщины заулюлюкали, а конвоир дернул бунтарку за волосы и замахнулся, платок выпал из ее рук.

– Ах ты ж сука! – Его тяжелая, здоровенная ручища взметнулась и опустилась на лицо заключенной и девушка навзничь упала на палубу. Конвоир сцапал ее за шкирку, рывком поднял на ноги и замахнулся снова.

Я неожиданно для себя самого перехватил его запястье и сжал до хруста. От удивления и боли он дернулся, и его розоватая физиономия, покрытая веснушками, покраснела. А я посмотрел на заключенную и …Меня заклинило, как затвор ружья. Твою мать! Я не понимал, что все сильнее сжимаю запястье конвоира и он жалко кряхтит и даже приседает от боли, а девчонка вытирает разбитую губу тыльной стороной ладони и смотрит на меня дьявольскими синими глазами. И у меня во рту стало сухо, как в полуденный зной. Сердце забилось о ребра в такой бешеной скачке, что стало больно дышать. Не видел красоты такой отродясь, разве что на иконах. Кожа нежная, прозрачная, глаза огромные синие пресиние, как поле васильков. Ресницы словно у куклы длиннющие, пушистые, загнутые кверху. Матушка таких из Франции привезла когда то. Они на полке в её комнате сидели одна другой краше, а я с раскрытым от восхищения ртом по долгу их рассматривал, а матушка мне про каждую сказку сочиняла.

Заключенная голову к плечу склонила и взгляд не отводит глядит прямо в душу. Кажется, все голоса вокруг стихли и корабль качать перестало на волнах.

Смотрю на нее и млею. Курносый маленький нос и рот сердечком. Губы алые, сочные, подбородок острый. И брови соболиные, как нарисованные кистью художника. Оторваться не могу…Вовремя опомнился. Отрезвили арестантский тулуп и волосатая рука конвоира, которая хрустела под моими пальцами. Синие глаза девчонки на мгновение вспыхнули…Но тут же погасли, а затем в них сверкнул вызов. Ни тени страха. Вызов и ненависть. Упрямая, несгибаемая ненависть. А я смотрел и не мог оторвать взгляд, жадно пожирал, впитывал ее образ. Мне казалось, что даже если я зажмурюсь у меня все равно будет резать глаза. И плевать на арестантские тряпки она в них выглядела ничуть не хуже, чем некоторые в шелках и кружевах. Кожа невероятная белая, прозрачная, как у фарфоровых статуэток. Сам не понял почему в горле пересохло возникло непреодолимое желание стереть кровь с ее острого подбородка.