Конвоир причитал, пытаясь высвободить руку от моей хватки:

– Беспредел, Ваше Сиятельство, совсем оборзели. Велите выпороть зачинщицу!

Я резко обернулся к нему, его срывающийся «на петуха» голос раздражал, как карканье охрипшей вороны. Он мне мешал…мешал наслаждаться.

– Да пусть хоть голые ходят тебе то что. Захворают, передохнут меньше народа – больше кислорода. Трупы на корм рыбам и пайка увеличится. А надо будет и выпорем, – я обвел заключенных взглядом, – разговоры прекратили и выполняем приказ. Здесь свои законы – любое неповиновение приравнивается к бунту, а за бунт немедленная казнь. Всем понятно? Есть вопросы? Нет? Вот и отлично!

– Глянь как засмотрелся, его Высокоблагородие на Катьку нашу, – сказал кто то из заключенных, а остальные тихо захихикали.

– Какой грозный начальник…Страшно то как. – выкрикнула женщина в коричневом платке, слегка полноватая на вид лет пятидесяти, с испещрёнными фиолетовыми жилками лицом, и усмехнулась.

Мгновение и я уже склонил ее над бортом головой вниз. Она истошно заверещала.

– Вода ледяная хочешь окунуться?

– Не надо!

Услышал голос совсем рядом и резко обернулся. Золотоволосая схватила меня за локоть, но я тут же смирил ее гневным взглядом. Сначала на ее руку, потом на лицо, и она разжала пальцы.

– Она…не в себе. Ее дочь умерла недавно от тифа. Пощадите, господин офицер! Она будет молчать. Обещаю.

Отпустил бабу, оттолкнул в сторону и снова повернулся к девчонке – смотрит все так же исподлобья, а ветер треплет ее волосы, бросает в лицо. Я сглотнул, не спуская глаз с девчонки и оттолкнул конвоира пятерней за физиономию, когда он было сунулся к нам.

– Голову прикрой и давай пшла за всеми! – голос самому себе показался чужим.

Она не сдвинулась с места. Потом опустила взгляд вниз, и я следом за ней, носок моего сапога придавил серый платок к блестящей от дождя палубе. Я резко наклонился, поднял его, отряхнул и бросил ей.

– Давай, пошла!

Девчонка ловко повязала платок на голове и поднялась вверх по трапу. Я невольно проводил ее взглядом. Казалось, что на ней не было грубого мешковатого платья и стоптанных арестантских башмаков, такой легкой была ее походка. Почувствовал, как спина покрылась бусинками пота, несмотря на прохладу. Об инциденте уже все забыли, заключенные успели подняться по трапу и за ними медленно, лениво поднимались конвоиры.

Я схватил Ивана за шиворот и дернул к себе:

–Кто это? – Хрипло спросил и откашлялся – Кто она?

– Катька? Та еще ведьма! А хороша, правда, Ваше Благородие? Ух, как хороша! Дьявол в ангельском обличии. Язык бы ей оторвать за дерзость. В монастыре послушницей, говорят была, к постригу готовилась, а потом иконы золотые у матушки настоятельницы украла и сбежала, окаянная.

– А почему княжна?

– За физиономию смазливую, да кожу белую и прозвали. Красивая она сучка такая.

– Что ещё говорят? – я удерживал его за шиворот, глядя в мутные серо зеленые глаза. – Как сбежать смогла?

– Говорят помогли ей, Ваше Благородие. Прихожанина совратила из роду знатного. Он её за пределы монастыря вывез, а она от него тоже улизнула. Сам Сиятельство и донес куды пебегла, и изловить помог. Бабы – они все шлюхи продажные, – рыжий сплюнул, – За кусок хлеба ноги раздвинут, сами на колени станут и рот раззявят. Эта пока строит из себя недотрогу. Хотя, рано или поздно и она надломится. В ссылке жизнь не сладкая, а голод не тетка. С таким смазливым лицом не пропадет, будет ублажать какого нибудь начальника. Видели, та еще сучка хитрая! Все грязные, как курицы ощипанные, а эта мылом пахнет. Полюбовничала видать с командиром судна каторжного.