Дядько кивнул и снова вскочил в седло, направив своего флегматичного скакуна в начало каравана. Он выглядел спокойным, даже невозмутимым, но спокойствие было напускное — всем в караване было это понятно. Страж продолжил путь, стараясь не думать о том, что, возможно, завтра ему придется делать это в одиночестве.

Одна только мысль, что Белика может не стать, ранила так, что хотелось биться головой о землю и требовать возмездия. Но где? У кого? У темного, что накануне спас ему шкуру? Или у его светлых собратьев, что и вовсе были ни при чем? Нет. Нельзя. Не время предаваться унынию. Дело все еще не сделано, работа не закончена, дорога еще лежит перед глазами, а потому надо терпеть. Давить эту боль. Справляться самому. И ждать, когда что-то решится. Он умел ждать — работа Стража немыслима без этого так же, как без умения держать в руках оружие. Но именно это всегда было самым сложным: ждать закономерного исхода и страстно молиться о чуде. А вдруг?..

Седовласый больше не посмел обернуться, чтобы не показать всей глубины своего отчаяния. Только глаза выдавали его с головой, но их Урантар предпочитал никому не показывать. А едва нашел подходящее место для стоянки, излишне резко отбросил поводья, даже не расседлав уставшего жеребца, и немедленно занялся костром.

Ему не стали мешать: воины обошли периметр, внимательно проверили местность и, как обычно, выставили караульных. Сноровисто разбили лагерь, запалили в сторонке второй костер и все в том же угрюмом молчании поужинали, время от времени сочувственно косясь на поникшие плечи товарища.

Дядько этого даже не заметил. Казалось, он полностью ушел в себя и, сидя у огня, неотрывно смотрел на пламя. Но вместе с тем гадал: сколько еще часов (или уже минут?) осталось жить его малышу. Почему Белик не решился признаться? Зачем рисковал, когда впереди был такой сложный путь? Для чего умолчал о ране? Буквально вынудил остальных держаться поодаль, хотя никогда прежде не позволял себе ничего подобного? Как, наконец, сумел не показать боли, которая наверняка была адской? Как он вообще сдержался, если от «Черной смерти» кричат даже самые сильные и терпеливые воины?!

— Господин…

Седовласый поднял голову и устало посмотрел на бледную как полотно Илиму. Девушка была смертельно напугана. И причину промелькнувшего в расширенных глазах ужаса он увидел почти сразу — у нее руки оказались по локоть в крови.

Дядько обреченно прикрыл веки: вот и все. От него больше ничего не зависит. Оставалось только ждать — недолго, до полуночи, но даже это — слишком много для измученного сомнениями Стража, у которого не осталось надежды.

— Господин… — пролепетала Илима, едва не плача. — Что нам делать?!

Седовласый тряхнул головой и резким движением поднялся.

— Карраш! — ровно позвал он в наступившей оглушительной тишине и, едва взъерошенный гаррканец вынырнул из темноты, так же спокойно добавил: — Белику осталось два часа. Иди в лес и ищи тихое место. Желательно — возле реки или озера, где нет звериных лежбищ и троп. Если учуешь поблизости хищников — прогони или убей. Остальное меня не интересует. Там должно быть сухо, прохладно и безопасно, потому что я не хочу, чтобы кто-нибудь его… потревожил. Все понял? Ступай.

Карраш опустил уши и заскулил, хорошо понимая, что значат жестокие для умирающего слова «потревожил», но ослушаться не посмел — в последний раз потершись щекой о похолодевшую руку мальчика, он отвернулся и огромными, но совершенно бесшумными прыжками скрылся в темноте.

Седовласый тяжело вздохнул и, приблизившись к племяннику, знакомым жестом положил руку ему на живот, все еще на что-то надеясь.