Корсаков вздохнул, подумав о том, как повезло Пашке. Через два часа будет у себя под Яхромой, раскочегарит самовар и сядет с Мариной пить чай под липами. А с первыми звездами они пойдут спать, и будет у них любовь. Спокойная и нежная, как волна теплого моря, а с утра они будут работать, помогая друг другу, а осенью поженятся, родят ребенка и заживут душа в душу…

Он обнял Анюту за плечи, девушка прижалась к нему, подняла голову. Игорь поцеловал ее в висок, она потерлась носом о его щеку.

– Не будем завидовать чужому счастью, да? – спросил Корсаков. – Лучше построим свое.

– Обязательно, – серьезно глядя ему в глаза, сказала Анюта.

– Вот и правильно. Пойдем домой?

– Пойдем. Только, Игорь, пока вы с Пашей шептались, мне Сань‑Сань позвонил.

– И что сказал?

– Он устраивает прием. Попросил, чтобы я приехала, – у девушки был такой виноватый вид, что Корсаков улыбнулся.

– Нет проблем, езжай, конечно.

– Ты не обидишься? Я ведь, наверное, только завтра вернусь.

– Конечно не обижусь, глупышка. А я пока изображу что‑нибудь несусветное. Какой‑нибудь «Черный квадрат», к примеру.

Они зашли в дом, поднялись по лестнице. Анюта пошла в спальню переодеться, Корсаков присел в кресло. В последнее время Александр Александрович что‑то часто стал вытаскивать дочь на всяческие мероприятия. То у него прием, то фуршет, то премьера. Анюте, конечно, скучновато здесь. Игорь обвел глазами комнату, висевшие на стенах картины, хрустальную люстру с половиной подвесок. Анна привыкла вести жизнь бурную и содержательную, как это сейчас понимают: дискотеки до утра, великосветские тусовки в компании звездулек нашей убогой эстрады, а с Корсаковым, особенно сейчас, когда он взялся за работу, повеселиться удается не всегда. Да и какое веселье в компании таких же, как он, неудачников?

Из спальни вышла Анюта в облегающем голубом платье на тонких бретельках, и он невольно залюбовался ее фигуркой. Этакий молодой зверек, не осознающий своей грациозной прелести, и оттого все движения получаются естественными и органичными.

Девушка поправила рассыпавшиеся волосы, прошлась перед Игорем, покачивая бедрами, повернулась, словно манекенщица на подиуме.

– Ну, как? Годится?

– Обалдеть! – в тон ей ответил Корсаков.

– Тогда я поехала. Ты утром на «пятачок» пойдешь?

– Куда ж деваться. Работа такая.

– Ладно, как вернусь, я тебя отыщу, – она быстро поцеловала Игоря в щеку и, цокая высокими каблучками, сбежала по лестнице. – Не скучай, – крикнула она, хлопнула дверью, и Корсаков остался один.

Делать было решительно нечего. Он побродил по комнатам, включил телевизор, увидел заставку очередной мыльной оперы и выключил. Может, и впрямь нарисовать что‑нибудь этакое? На любителя. Нет, настроения работать не было.

Махнув рукой, Игорь откупорил подаренную Александром Александровичем бутылку виски – месяц стояла, и никакого желания пить заморский самогон не возникало. Он налил полный стакан, закурив, уселся напротив картины, с которой Пашка смыл павлинообразных уток, и уставился на нее. С этого расстояния кракелюр на полотне был почти незаметен, в полумраке комнаты картина казалась слегка размытой, словно Игорь смотрел через окно на подернутую дымкой равнину. В каком состоянии неизвестный художник писал этот пейзаж? Судя по преобладающим темным тонам, настроение у него было неважное. Собственно, в то время, в семнадцатом веке, – если Пашка прав и картина действительно написана тогда, – подобные полотна можно пересчитать по пальцам.