Взгляд синих глаз был устремлен на него, в их глубинах не промелькнуло и искорки понимания и прощения.

– Причина не в этом, и вы сами прекрасно это понимаете. Причина в том, что вы не смогли вернуться сюда. В том, что вы полностью пренебрегли моим авторитетом. Вы ведь не просто прислали мне донесение – вы прислали его вместо того, чтобы явиться лично! И, как мне представляется, нам обоим ясно, почему вы поступили именно так.

Это было обвинением, прямым и однозначным. Руки Дэмьена прилипли к бокам, сердце бешено заколотилось, его стук мешал сосредоточиться. Сейчас он мог лишиться всего. В полном смысле слова всего. Стоило ему произнести хотя бы одно неверное слово, прибегнуть не к той лжи, к которой следовало прибегнуть, – и тогда жизнь его пойдет прахом. Могущества у Патриарха для этого предостаточно.

– Важную роль играло время, – в конце концов произнес Дэмьен, выбирая слова с особой осторожностью. – Я попытался объяснить это в своем письме. Что же касается моих намерений…

Патриарх резким жестом велел ему замолчать.

– Ваши намерения, преподобный Райс, заключались в том, чтобы избежать личного контакта со мной. И неужели вы полагаете, будто мне неизвестны причины этого? Вы боялись того, что если бы вы обратились за разрешением на подобную экспедицию – а ведь именно так вы и должны были поступить, согласно церковной иерархии, должны и обязаны, – то вам было бы в этой просьбе отказано. И боялись вы совершенно справедливо. – Взгляд Патриарха двумя молниями впился в лицо священника. – Или, возможно, вы боялись того, что я дам согласие на экспедицию… но потребую, чтобы вы нашли себе более подобающих союзников.

Дэмьен, сделав глубокий вдох, подумал:» Вот оно. Вот где собака зарыта «. Дело не в том, что он решил не возвращаться в Джаггернаут, не в том, что его донесение оказалось неубедительным, даже не в том, что он предпринял самостоятельные действия, не санкционированные высшим руководством… а в том, что он предпринял совместное путешествие с одним из главных воплощений величайшего Зла, признанного таковым в мире, в котором он обитает. Причем Зла столь хитроумного и изощренного, что оно может навести порчу даже на душу священника, даже на сны священника. А воспользовавшись душой этого священника, и на всю Церковь.

Да ведь и впрямь такое вполне возможно. И как знать, не началось ли гниение в глубинах его собственной души, – в тех глубинах, в которые он отказывается заглянуть? Мысленным взглядом Дэмьен увидел, как ухмыляется Охотник, а в уголках его рта дрожат капли свежей крови. И содрогнулся, вспомнив об этой заблудшей и извращенной душе, о прикосновении ее злонамеренных порывов к его собственному существу. Но Джеральд Таррант олицетворял также и мощь, грубую и однозначную силу, – а именно такая сила сейчас и потребовалась. И заручиться ее поддержкой следовало любой ценой, решил он. Даже ценой риска погубить собственную душу.

Да и как иначе?

« Эта мощь должна была оказаться на нашей стороне, – мысленно убеждал он себя. – Иначе нами всеми овладело бы куда более грозное Зло. Неужели союз с меньшим злом оказывается в таких условиях неправомочным?» Но внезапно эти доводы перестали казаться ему убедительными. Внезапно священник понял, что уже вовсе не уверен в чем бы то ни было. Одно дело – отказаться и отмахнуться от подобного существа на словах, особенно если учесть, что он не видел Джеральда Тарранта уже несколько месяцев. Но слова Патриарха, усиленные изменившейся структурой Фэа, пробудили в его душе воспоминания куда более живые и куда более страшные. Душа Охотника, ласкающая его собственную душу.