А ведь истинная ночь еще и не начиналась. Но до ее наступления оставалось уже менее получаса. Кейз принялся убеждать себя в том, что окружающий его мрак – не более чем условность, что даже на Земле сплошные тучи могут скрыть от взгляда луну и звезды, оставив человека в кромешной тьме, – но он понимал, что здесь происходит нечто качественно иное. Подлинную силу здешней тьмы он изведал однажды в полевых условиях, нарочно выключив фонарь, чтобы испытать это ощущение, – и на него нахлынула чернота, столь абсолютная, столь невыразимо бездонная, что с этим не шло ни в какое сравнение ничто из того, что ему довелось испытать на родной планете. От одной мысли об этом у офицера и сейчас побежали по коже мурашки. В это время суток весь лагерь залит огнями прожекторов, он весь сверкает именно для того, чтобы отпугнуть исчадия местной троекратной тьмы. Как будто одним только светом можно с ними справиться! Как будто стенами можно оборонить Эдем от ворочающегося снаружи Змия, можно помешать Змию вторгаться в сознания людей, считывать оттуда сокровенные страхи и желания и, материализовав их, обрушивать ужасы собственного подсознания на племя пришельцев.

Прислушиваясь к приближающимся шагам Яна, он вспомнил ночь, в которую Змий пришел за ним самим, – Змий, воплощенный в образе сущего ангела. Вспомнил о том, как стремительно оставили его все страхи, весь скептицизм, вся обычная опаска, – оставили так, словно их никогда и не было. Потому что существом, выступившим из тени, оказался его сын – да‑да, вот именно! Его сын… столь же юный и цветущий, как десять лет назад, перед той страшной аварией. И в то мгновение командор не только не испугался – он даже не удивился, не говоря уж о том, чтобы усомниться. Любовь нахлынула на него с такой силой, что он задрожал и по щекам у него покатились слезы. Он прошептал имя сына – и существо шагнуло ему навстречу. Он протянул руку – и существо коснулось его руки… Без всякого сомнения, коснулось! И прикосновение было живым и теплым, он узнал сыновнюю руку и на ощупь, и по запаху, да и по тысяче других мельчайших примет. Господи на небесах, его сын воскрес! Он широко раскрыл объятия, схватил мальчика, зарылся лицом ему в волосы (узнавая их запах, и даже эта деталь совпадала!) и заплакал, он зарыдал в голос, захлестнутый подлинным цунами чувств, в которых были слиты воедино горе, любовь и чувство утраты…

И она спасла его. Лиз. Она пришла, увидела и поняла с первого взгляда. И отреагировала без промедления. То ли убив сверхъестественное существо, то ли каким‑то образом спугнув его. И тут же отправила его в медицинскую часть. Едва‑едва успела. Позже, когда к нему вернулись силы, достаточные для того, чтобы говорить, он спросил у Лиз, что она там увидела. И врач недрогнувшим голосом ответила: «Оно пожирало вас. Изнутри. Этим и занимаются все здешние твари, так или этак. Они нами питаются».

Ага, теперь и до него издалека донесся легкий перестук приближающейся платформы, ее солнечные батареи чуть дребезжали, пока она преодолевала кочки да канавы. Ян. Это наверняка он. Платформы, как выяснилось, оказались весьма ненадежным средством передвижения: две взорвались прямо на старте, а еще три так и не вздумали сдвинуться с места. Но Ян был одним из немногих умельцев, которым удалось поладить с капризными механизмами, во всяком случае, никаких номеров они ему не выкидывали. Кстати, и оружие в руках у этого человека стреляло, тогда как у остальных случались вечные осечки и промахи, а уж что касается лабораторного оборудования… Ботанику, вне всякого сомнения, можно было позавидовать. Но какую цену он платил за все это?

Мысленно Кейз представил себе омерзительную кучку, на которую Лиз наткнулась однажды вечером, отправившись из лагеря следом за Яном. Какие‑то зверьки, птицы, одна‑единственная ящерица… У одних были отрублены конечности, другие обезглавлены, третьи – и то и другое, и все они были спрятаны за кустом на опушке леса.