Я говорю:

— Не дергайся, братишка, скоро уже выберемся отсюда. Все путем.

А он:

— Не путем, Фог. И я тебе не брат, ах, как все по-сволочному вышло. Уж лучше бы меня убили в том бою, когда ты появился! Зачем, зачем только я с тобой связался… зачем мне сдалась эта Мейна, будь она трижды неладна… Как мне плохо, Фог, как мне плохо, как страшно, ты бы знал… — и шмыгает носом.

— Да ладно, — говорю, — малек, чего там. Не в таких переделках бывали, выберемся. Что с тобой, ей-богу, ты ж такой отважный парень, чего расклеился?

Он вздохнул и всхлипнул и говорит:

— Мне эта пещера не нравится, Фог, но не это самое поганое. Я, прости, боюсь тебя. Тебя боюсь, понимаешь? Ты — это такое несчастье, такое несчастье… вне зависимости от того, как кончится поединок. Все нехорошо, все как-то неискренне… и в тумане не видно моих цветов, Фог. Но, пожалуйста, не сомневайся во мне. Я обещал тебе, и я пойду до конца, даже если в конце будет кровавое озеро.

А я говорю:

— Ты просто устал малость. И тебе нездоровится с твоим этим временем любви дурацким. Мне кажется, тебе тяжело, Укки. Хочешь, отдай мне контейнеры, а я тебе — компьютер.

Он опять вздохнул, и я понял, что прав. Он на меня посмотрел виновато и говорит:

— Давай я тебе один контейнер отдам, а ты мне — компьютер. Пока поднимаемся, хорошо?

Я взял у него контейнер, сунул в рюкзак и протянул компьютер — и тут вдруг внутри скалы что-то треснуло, как старая тряпка, тихонько. И из камня вокруг Укки полезли тонкие синие жилки.

Это случилось ужасно быстро, как в кино или во сне — вот их не было, и вот уже у него и ноги все в этой дряни, и плечи, и в волосы она впуталась, и он дергается ко мне, но почти не может двинуться, и меч достать не может, потому что эта гнусь ножны оплела. И тогда он отталкивает обеими руками компьютер, по лицу слезы текут, и выпаливает:

— Фог, забирай его и уходи! Улетай отсюда, я не могу освободиться! Быстрей, быстрей — бери и беги!

Я почти не помню, как оно все в точности было. Наверное, я действовал быстрее, чем соображал. У меня тоже инстинкт проснулся. Но примерно так.

Я сунул компьютер под куртку, за пазуху. И вытащил свой нож, про который почти забыл. А потом резал эту дрянь, она ужасно тяжело резалась, наверное, тоже была биомеханическая, и из разрезанных жилок текло синеватое, мутное, жгучее, с острым спиртовым запахом, а Укки выдирался мне навстречу, и я откромсал те, что держали меч, и он начал мне помогать, а я кромсал его волосы вместе с жилками, и кое-где задел кожу, у него по лицу кровь текла, и он резал что-то внизу, а потом все разом ослабло, он дернулся последний раз, и влетел в меня, потому что было ужасно мало места, а я потащил его наверх, по тропе, и он отбивался изо всех сил, от меня, как от жилок, одной рукой, другой держа меч у меня над головой, рыдал и шепотом орал:

— От-пус-ти меня сию минуту! От-пус-ти, не смей меня трогать! Я кому сказал, Фог!? Не смей, не смей меня трогать!!

Я его отпустил метрах уже в ста выше этой ниши. Я только боялся, что я отпущу, он шарахнется назад и сорвется вниз, поэтому сначала отхлестал его по щекам, чтобы привести в чувство. Он только моргал, а меч так и держал над головой, довольно неловко — и достать меня мечом даже не попытался.

Потом я говорю:

— Я тебя больше не держу, только не грохнись с этого карниза, — и разжал руки, все в ожогах от этой дряни, в красных пятнах — и в кровище.

Укки тут же убрал меч в ножны, достал пачку бумажных платков и стал стирать с лица кровь, слезы и эту дрянь.