Изменить размер шрифта - +
Этакая снисходительная радость. Доставил удовольствие пилоту — только та еще обстановка.

Укки поозирался восхищенно и спрашивает:

— А у вас правила, как наши?

— Не знаю ваших, — говорю.

И он выдал, глядя мне в глаза — я почти телепатически ощутил, что его потряхивает, но не от страха, а от возбуждения:

— Допустимо что угодно. Бой останавливает только просьба пощадить. Все.

Мне стало холодно. Сурово, думаю. Если это официальные правила поединка, то весьма сурово. Каковы ж неофициальные?

— Ладно, — говорю. — Требуются пояснения. Допустим, ты… ну, не ты, а мой некий условный противник, лежит на земле, безоружный, с клинком и горла и молчит, как рыба об лед. И что?

Укки пожал плечами, как всегда, когда, по его разумению, все и так понятно.

— Личный выбор. Ему легче умереть, чем проиграть. Убиваешь. Личный выбор надо уважать, — и надменно улыбнулся, а я понял, что уже он взвинчен до предела, просто сплошные натянутые нервы, и что он собирается драться всерьез.

Совершенно всерьез. Без всяких скидок. И я попробовал последний раз, не выдержал.

— Нам ведь, — говорю, — совершенно нечего делить, Укки.

А он втек в боевую стойку.

— Мы слишком многим связаны, — говорит. — Неужели ты не чувствуешь? Это так по-настоящему… истинно… искренне… — и атакует.

 

Многовато я трепался, как могу навалять кому угодно. Конечно, я себя переоценил. Укки был фехтовальщик от природы, он был абсолютный фехтовальщик, а я служил в Имперском Спецназе, потом связался с урками. А на Мейне вообще не дрался врукопашную, бой в космосе — это совсем другое дело. И потом, я никогда не имел дела с мечом.

Когда я с трудом великим парировал его первый выпад, до меня вдруг дошло — он меня убьет сегодня. Потому что в смысле мечей я ему совсем не противник.

А Укки смотрел на меня сумасшедшими глазами, с яростной нежностью, обожающе и ненавидяще сразу, и гонял, как жучку, как шелудивого по бане. Поначалу мне было не отдышаться. Я думал, хорошо, что у меня хватило ума не драться с ним в помещении — он бы загнал меня в угол в два счета или прижал к стене. Тут, на просторе, я, по крайней мере, мог удирать, уворачиваться и все такое — а он…

Такая это была нечеловеческая красотища… стремительный гибкий хищник… то ли он был продолжением меча, то ли меч — его продолжением, но я еще в Бездне понял, что у них с мечом все непросто. Больше я никогда не видел вживую такого офигенно прекрасного фехтования и не увижу уже. Ребята с Нги-Унг-Лян, узнав, что мы такое, больше не прилетают на Мейну в одиночку; кроме Укки, насколько я знаю, никто из них с человеком не рубился — так что это можно только в кино посмотреть. Укки показывал мне товар лицом, демонстрировал, чего он стоит на этом свете… я думал, что его фехтовальный стиль слишком хорош для меня.

И мне остается только полюбоваться напоследок, самоуверенному болвану.

Вот это, на лбу — это от его меча пометочка. И еще несколько хороших полосок на шкуре осталось. В общем, я с вами разговариваю только потому, что мой Укки был мальчик из хорошей семьи, с принципами, слишком чистенький для Мейны, а я пират. И он год тренировался у меня на глазах, я его технику видел, понимал и представлял себе, как он связывает выпады и как чередует атаку и оборону. Просто знал. И характер его достаточно знал. И самым подлым образом воспользовался.

Я не мог обставить его в технике, и я его пересчитал. И надул. То, что я сделал, настолько грязно, что сейчас даже стыдно. Я выбрал подходящий момент, когда он чуть-чуть замешкался, и говорю:

— Нет, ну ни фига себе! Они и сюда приперлись!

Укки тут же понял это так, что у него за спиной — наглые мейнские хари, которые пришли поглазеть.

Быстрый переход