— Вероятно, я неточно выразил мысль. Вы могли бы работать на меня.

— Я не хочу ни на кого работать.

— Вы довольны своей теперешней жизнью?

— Не то чтобы очень…

— Но вы не хотите ее менять?

— Да.

— Что ж, это ваше право, — сказал он. — И все же я удивлен. В вас есть глубина. Вы могли бы достичь значительно большего — если не ради самого себя, то ради других, кому могли бы сделать много добра.

— Я уже сказал, что я плохой гражданин.

— Да, потому что вы не пользуетесь своим правом участвовать в выборах. Но мне сдается… Ну что ж, если вы передумаете, мистер Скаддер, мое предложение остается в силе.

Я встал. Он протянул мне руку. Я не хотел обмениваться с ним рукопожатием, но не видел, каким образом можно этого избежать. У него была крепкая, уверенная хватка, которая сулила ему процветание. Если он хочет победить на выборах, ему придется пожать множество рук.

«Действительно ли он не испытывает теперь влечения к мальчикам?» — подумал я. Вообще-то мне было все равно. Снимки, конечно, произвели на меня тошнотворное впечатление, но мое моральное возмущение было не так уж велико. Мальчик, который позировал на них, наверняка получил хорошие деньги и, несомненно, отдавал себе отчет в том, что делает. Мне было неприятно пожимать ему руку, я знал, что никогда не буду его собутыльником. Но я решил, что вряд ли он намного хуже любого другого сукина сына, который будет претендовать на пост губернатора.

Глава восемнадцатая

Было около трех, когда я вышел из офиса Хьюзендаля. Я подумал было позвонить Гузику и узнать, как они справляются с Беверли Этридж, но решил, что лучше сберечь десять центов. Мне не очень хотелось говорить с ним, да и, по сути, меня мало волновало, как они завершат дело. Я прошелся по Уоррен-стрит и заглянул в какую-то столовку. Особого аппетита у меня не было, но я давно ничего не ел, и мой желудок легким бурчанием демонстрировал свое недовольство. Я заказал пару сандвичей и чашку кофе.

Затем я еще немного прогулялся. Неплохо было бы зайти в банк, где хранились материалы на Генри Прагера, но уже темнело, и банк наверняка закрылся. Я решил отправиться туда утром и уничтожить все, что передал мне Орел-Решка. Конечно, Прагеру уже ничто не могло повредить, но оставалась еще его дочь, и у меня было бы легче на душе, если бы я знал: ничто больше не будет угрожать ее спокойствию.

Я добрался до гостиницы на метро. Там меня ожидало послание. Звонила Анита, она просила непременно ей перезвонить.

Я поднялся наверх и написал на белом конверте адрес Детского городка. Вложил в него чек Хьюзендаля, приклеил марку и опустил конверт в гостиничный почтовый ящик. Вернувшись в номер, я пересчитал деньги, что взял у Мальборо. Их было немного: всего двести восемьдесят долларов. Значит, какая-нибудь церковь скоро получит от меня двадцать восемь долларов, однако пока я не испытывал никакого желания отправиться туда. Мне вообще ничего не хотелось.

Итак, все кончено. Мне больше не нужно ничего делать, и в душе моей стало пусто. Если Беверли Этридж привлекут к суду, мне, наверное, придется выступить в качестве свидетеля. Но если суд и состоится, то это произойдет только через несколько месяцев. Меня ничуть не угнетала перспектива выступить свидетелем. Мне уже неоднократно приходилось давать показания в суде. Что до всех остальных, то Хьюзендаль вполне может стать губернатором, если, конечно, сумеет заручиться поддержкой политических боссов и так называемых народных масс; Беверли Этридж пребывает под опекой полиции, а Генри Прагер через день-другой будет погребен. Перст Судьбы определил его участь, и моя роль в его жизни завершена. Мне остается лишь причислить его ко многим другим, поминая которых я зажигаю — уже бесполезные — свечи.