|
24 Совсем о другом думала Луиза Пойндекстер, когда она задумчиво опустилась в кресло перед зеркалом и велела своей горничной Флоринде одеть и причесать себя для приема гостей. Это было примерно за час до званого обеда, который давал Пойндекстер, чтобы отпраздновать новоселье. Не этим ли следовало объяснить некоторое беспокойство в поведении молодой креолки? Однако у Флоринды были на этот счет свои догадки, о чем свидетельствовал происходивший между ними разговор. Хотя вряд ли это можно было назвать разговором: Луиза просто думала вслух, а ее служанка вторила ей, как эхо. В течение всей своей жизни молодая креолка привыкла смотреть на рабыню, как на вещь, от которой можно было не скрывать своих мыслей, так же как от стульев, столов, диванов и другой мебели в комнате. Разница заключалась лишь в том, что Флоринда все же была живым существом и могла отвечать на вопросы. Минут десять после того, как Флоринда появилась в комнате, она без умолку болтала о всяких пустяках, а участие в разговоре самой Луизы ограничивалось лишь отдельными замечаниями. -- О мисс Луи,-- говорила негритянка, любовно расчесывая блестящие пряди волос молодой госпожи,-- ну и чудесные у вас волосы! Словно испанский мох, что свешивается с кипариса. Только они у вас другого цвета и блестят, точно сахарная патока. Луиза Пойндекстер, как уже упоминалось, была креолка, а потому вряд ли нужно говорить, что ее волосы были темного цвета и пышные, "словно испанский мох", как наивно выразилась негритянка. Но они не были черными; это был тот густой каштановый цвет, который встречается иногда в окраске черепахи или пойманного зимой соболя. -- Ах,-- продолжала Флоринда, взяв тяжелую прядь волос, которая отливала каштановым цветом на ее черной ладони,-- если бы у меня были ваши красивые волосы, а не эта овечья шерсть, они все были бы у моих ног, все до одного! -- О чем ты говоришь? -- спросила молодая креолка, точно очнувшись от грез.-- Что ты сказала? У твоих ног? Кто? -- Ну вот, разве мисс не понимает, что я говорю? -- Право, нет. -- Я заставила бы их влюбиться в меня. Вот что! -- Но кого же? -- Всех белых джентльменов! Молодых плантаторов! Офицеров форта -- всех, всех подряд! С вашими волосами, мисс Луи, я бы их всех заполонила! -- Ха-ха-ха! -- рассмеялась Луиза, взглянув на Флоринду и представив ее со своей шевелюрой.-- Ты думаешь, что ни один мужчина не устоял бы перед тобой, если бы у тебя были мои волосы? -- Нет, мисс, не только ваши волосы, но и ваше личико, ваша кожа, белая, как алебастр, ваша стройная фигура и ваши глаза... О мисс Луи, вы такая замечательная красотка! Я слыхала, как это говорили белые джентльмены. Но мне и не надо слышать, что они говорят,-- я сама вижу. -- Ты научилась льстить, Флоринда. -- Нет, мисса, что вы! Ни одного словечка лести, ни одного слова! Клянусь вам! Клянусь апостолами! Тому, кто лишь раз взглянул на Луизу, не нужны были клятвы негритянки, чтобы поверить в искренность ее слов, какими бы восторженными они ни были. Сказать, что Луиза Пойндекстер прекрасна, -- значило только подтвердить общее мнение окружающего ее общества. Красота Луизы Пойндекстер поражала всех с первого взгляда, но трудно было подобрать слова, чтобы дать о ней представление. |
