-  Благослови тебя Господь, милостивица! - громко провозгласила Ксения, кланяясь замершей в свете свечей хозяйке, перекрестилась и, дернув князя, засеменила вперед, без труда угадывая нужные повороты.

    Давненько здесь обитала попрошайка, все углы наизусть помнила. Спустя пару минут они уже миновали кухню и выбрались во двор через черный ход. Еще за минуту пересекли двор и вышли в калитку, предусмотрительно отворенную привратником.

    -  Мир вам, Божьи люди, - перекрестился им в спину холоп Шаховских и громко закрыл створку. Тут же грохотнул засов.

    -  Вот зар-раза, колется, - с облегчением распрямляясь, пожаловался Андрей. - У тебя, часом, клопы в горбе не завелись?

    -  Помилуй, касатик, заметят, - замахала руками нищенка. - Пригнись.

    -  Кто заметит? Ночь в Москве, темно. Кому мы нужны? - Однако спину Зверев все-таки согнул. - От Шаховских уже никто не выйдет, заперлись. А прочим до нас и вовсе дела нет.

    -  Как угадать, сокол ты наш, когда беда подкрадется? Завсегда к ней готовым быть надобно. Тоды врасплох и не застанет. - Попрошайка стремительно семенила вдоль черного, как смоль, тына. - Ан ведь все едино не узнаешь. Свалится на голову, и не поймешь, откель взялась.

    -  Слушай, Ксения… - В согнутом виде догнать старуху не получалось, и Андрей опять распрямился. - Скажи, а ты только нас с княжной Шаховской сводишь или еще кому-то помогаешь?

    -  Да когда же мне иным помогать, касатик, коли вы с чаровницей каженный день милуетесь? - оглянулась нищенка. - Ныне токмо вам.

    -  А раньше?

    -  И иным помогала, - не стала отрицать старуха. - Сердечко-то не каменное, жалею вас, молодых. От одного весточку любой отнесу, от другой ответ передам. А там, глядишь, и коснуться друг друга захотите… Ну и сведу вместе - отчего не свести? Страсть ведь любовную, милок, ни стены каменные, ни решетки железные, ни рвы глубокие остановить не смогут. Все едино прорвется, суженых воедино свяжет.

    -  Крепко связывает, Ксения? Женятся потом просители твои или только милуются недолго?

    -  Милуются чаще… - сбавила шаг попрошайка. - Кто месяц, кто год… А ты, никак, уж отринуться от княгини замыслил?

    -  Нет, Ксения, нет, - мотнул головой Зверев. - Никогда. Этого не случится никогда. Покуда жив я, ни за что с ней не расстанусь. Моя она будет, только моя. Я, наверное, женюсь на ней. Чтобы уж точно. Навсегда.

    -  У-угу, - буркнула что-то неразборчивое попрошайка и торопливо застучала клюкой по дубовым плашкам.

    -  Что? Что ты сказала, Ксения? - догнав, положил ей руку на плечо Андрей.

    -  Ништо.

    -  Нет уж говори!

    -  Да молчала я, касатик, - отмахнулась попрошайка. - Кашлянула просто.

    -  Обижусь, Ксения, - тихо пообещал князь Сакульский. - Будешь опять на паперти стоять.

    -  Ох, сокол наш ясный, - вздохнув, оперлась подбородком на клюку старуха. - Все вы так поначалу сказываете. Ан иной раз и седмицы не пройдет - и нет у вас к любой никакого интересу.

    -  То другие, Ксения. У нас с Людмилой все будет по-иному.

    -  Все так молвят, касатик. Однако же к венцу еще никто из любезных воздыхателей не дошел. - Попрошайка глубоко вздохнула, перекрестилась и опять затрусила вперед: - Да простит Господь прегрешения мои тяжкие.