Возможно, никто никогда не знал больше звезд, чем он. Или больше — о звездах.

Но зачем ему было все это знать? Он хотел найти смысл, но ему казалось, что смысла нет. Смысл упорно ускользал от него. Да и был ли он вообще, смысл?

Он отвернулся от солнца и посмотрел вокруг, на все одновременно, на всю видимую поверхность планеты — как будто, подумалось ему, глаза на его несуществующей голове расположены со всех сторон. Почему, интересно, он упорно возвращается к мысли о глазах и голове? Может быть, когда-то у него были и глаза, и голова? Может быть, образ глаз и головы — это рудимент, старое навязчивое воспоминание, которое почему-то никак не хочет исчезать, но всплывает снова и снова, только дай повод?

Он попытался сосредоточиться на этой мысли, ухватить то ли образ, то ли воспоминание и вытащить его, пронзительно вопящее, из норы. Безуспешно.

Он сосредоточился на поверхности планеты. Он находился — правильное ли слово «находился»? — на крутом склоне холма с выступающими тут и там обнажениями горной породы. Холм немного загораживал обзор, но за ним до горизонта простиралась хорошо обозримая равнина.

Над равниной ничего не возвышалось, кроме одной невысокой горы, виднеющейся вдалеке. Ее склон покрывали борозды, а верхний край был зубчатым, так что это, вероятно, был древний кратер.

По равнине бежало несколько мелких речушек, но в них текла не вода. Редкие растения тянулись вверх на своих темно-зеленых стеблях, нагруженные фиолетовыми плодами, и вдруг он заметил, что тут росли не только они. На первый взгляд казалось, что, кроме растений с фиолетовыми плодами, на этой планете ничего не растет, потому что их было больше всего и они сразу притягивали взгляд.

Почва, видимо, состояла не только из песка. Он протянул руку — то есть руку он не мог протянуть, ведь рук у него не было, но ему привычней было думать, что он протягивает руку. Он протянул руку и запустил пальцы глубоко в почву, впитывая информацию о ней. Песок. Почти без примесей. Кремний, немного железа, немного алюминия, самая малость кислорода, водорода и магния. Кислотность низкая. Через него проходили цифры, проценты, но он не обращал внимания. Они появлялись и исчезали.

Атмосфера непригодна для жизни. Чьей жизни? Звезда класса B излучала смертоносную радиацию, но, опять же, смертоносную — для кого?

«Что я должен знать?» — спросил он себя. И впервые использовал еще одно слово. Я. Меня. Мне. Я сам. Что-то особенное, единственное, не часть чего-либо еще. Личность.

«Что я такое? — спросил он себя. — Где я? Для чего? Для чего я собираю информацию? Какое мне дело до почвы, до радиации, до атмосферы? Зачем мне знать, звезда какого класса светит надо мной? У меня нет тела, меня это не может затронуть. Никакой оболочки — одна лишь бесплотная сущность. Призрачное „я“».

На некоторое время он замер без движения, перестал собирать информацию, просто смотрел на желто-красную планету с фиолетовыми пятнами цветов.

Но вскоре он снова принялся за работу. Прикоснулся к выступам камня на склоне холма, нашел в них трещинки, просочился по ним между слоями.

Известняк. Тяжелый, плотный. Отложившийся на дне моря тысячелетия назад.

Вдруг он замер, испытав смутное беспокойство, и тут же понял, что его так взволновало. Окаменелости!

«Какое мне дело до окаменелостей?» — удивился он и тут же понял — с восторгом, насколько он вообще мог испытывать восторг. Перед ним были не окаменелые остатки растений, первобытных предков фиолетовых гигантов, растущих на поверхности планеты. Остатки принадлежали животным — это были развитые формы жизни, сложно организованные, преодолевшие множество ступеней эволюционной лестницы.