Как же редко он находил жизнь на других планетах! А если и находил, то в основном примитивнейшие растения или, может, микроорганизмы на самой грани эволюционного перехода — уже не растения, но еще не животные. «Я должен был догадаться, — думал он. — Должен был понять по растениям с фиолетовыми плодами. Это ведь не низшие растения, они очень сложно устроены». Несмотря на непригодную для жизни атмосферу, смертоносную радиацию, несмотря на то, что жидкость в ручьях не была водой, эволюция на планете шла полным ходом.

Он присмотрелся к одной из окаменелостей. Небольшое животное. Его, видимо, покрывал хитиновый панцирь, но что-то вроде скелета тоже имелось. У него были голова, тело и ноги. Приплюснутый хвост, чтобы плавать в той химической отраве, которая когда-то наполняла океан. Челюсти, чтобы хватать и держать добычу. И глаза — пожалуй, намного больше глаз, чем требовалось. Он нашел остатки пищеварительного тракта, кое-где сохранились фрагменты нервов или по крайней мере каналы, по которым раньше тянулись нервы.

И тут ему вспомнилось далекое, зыбкое время, когда он…

Кстати, почему «он»? Не она, не оно. «Я» и «он».

Два самоопределения — или, точнее, два слова для самоопределения.

«Я» и «он».

Он лежал, распростершись тонким слоем по выходам известняка; он знал все про окаменелости и размышлял о них. Он размышлял об этой конкретной окаменелости и том далеком дне, когда он впервые нашел окаменелость, о дне, когда он впервые узнал, что такое окаменелость. Он вспомнил, как отыскал ее, вспомнил, что это было за животное. Трилобит. Кто-то сказал ему, как оно называется, но он не мог вспомнить, кто именно. Так давно это было и так далеко, что в памяти остались лишь окаменелые остатки трилобита.

Но они точно были — то другое место и тот другой день; он не появился на свет и не был включен в миг, когда очнулся здесь. Его история началась давно. Он не раз просыпался раньше и каждый раз был самим собой. «Я не новый, — подумал он, — я старый. У меня есть прошлое».

Эти его мысли о глазах, о теле, о руках и ногах — не воспоминания ли из прошлого? Может быть, когда-то у него и вправду были глаза, голова и тело?

Или он ошибается? Может быть, это все фантомные воспоминания, слепленные из событий, случившихся не с ним, из чужих впечатлений? Вдруг все это ложная память, не его, а какого-то другого существа? А если воспоминания все-таки его, если все это происходило с ним — то что случилось потом, как он до такой степени изменился?

Он забыл и про известняк, и про окаменелости. Растекся по трещинам камня, тихий и бездвижный, надеясь в этой тишине и бездвижности найти ответ. И ответ появился — зыбкий, дразнящий, бесящий своей неполнотой. Не одно место, но множество; не один день, но много дней. Не одна планета, но многие планеты, растянувшиеся на многие световые годы.

Если все это правда, размышлял он, должна быть какая-то цель. Иначе зачем все эти планеты и сведения о них? Новая, непрошеная мысль — сведения о планетах. Зачем эти сведения? Зачем вообще их собирать? Явно не для себя, ему не нужны никакие сведения. Но, может, он должен был только накапливать собранную информацию и передавать ее дальше?

Если не для себя, то для кого? Он ждал, что ответ всплывет сам, что память вернется на место, но вскоре понял, что достиг предела и ничего больше не вспомнит.

Он медленно отделился от камня и снова встал на склоне холма — под желтым небом и над красной землей.

Вдруг невдалеке шевельнулся пласт земли, и он понял, что это не земля, а живое существо, благодаря окраске сливавшееся с красной почвой.