— Вот видишь, я добрался, — сказал Карлье.

Он со злостью смотрел на реку.

— Да, и теперь надо возвращаться, — задумчиво вставил я.

— Я добрался, — повторил он.

С его лица не сходила улыбка, точно ему удалось подшутить над кем-то.

Я торопил его в обратный путь, и он равнодушно последовал за мной. Он ничего не говорил, ничего не замечал. На второй день я подбил индейку, четыре дня спустя — козу; но потом за неделю нам не попалось никакой дичи; запасы совсем истощились; затем я убил бизона и изжарил огромный кусок мяса, который мы прихватили с собой; через два дня его пришлось выбросить.

Мы решили попытать счастья в первом же попавшемся на пути селении. Наутро мы обнаружили хижину; подошли ближе: над вигвамами курился дымок; вокруг стояла тишина. Но запах я узнал: так пахло мясо, которое мы выбросили накануне. На безлюдной площади лежали сотни трупов. В домах не было ни души; в укромных местах, где хранились мясо и маис, было пусто.

Мы продолжали идти еще два дня, на третий, когда я взялся за походный мешок, Карлье сказал мне:

— Прощай. Я остаюсь здесь.

— Я останусь с тобой, — сказал я.

— Не надо, я лучше один.

— Я остаюсь, — сказал я.

Весь день я бродил по прерии; вдали мелькнул олень, я выстрелил в него и промахнулся.

— Почему ты вернулся? — спросил Карлье.

— Я тебя не брошу.

— Ступай, — сказал он. — Я не хочу умирать у тебя на глазах.

Поколебавшись, я сказал:

— Ладно. Я ухожу отсюда.

Он недоверчиво посмотрел на меня:

— Это правда?

— Правда. Прощай.

Я отошел подальше и прилег за деревом. Что теперь со мной будет? — думал я. Если бы я не встретил Карлье, то продолжал бы идти еще сто, тысячу лет. Но я встретил его, остановился; теперь я не мог продолжать свой путь. Я взглянул на восходящую луну. Внезапно в ночной тишине раздался выстрел. Я не двинулся с места. Для него все кончено. Суждено ли мне когда-нибудь расстаться с самим собой, чтобы от меня остались лишь кости?.. — думал я. На небе сияла луна, как сияла она в ту ночь, когда, счастливый и продрогший, я выбрался из подземного канала, как сияла она над сожженными домами; в тот вечер собака выла по покойнику; во мне до сих пор отдавался вой, что поднимался к сгустку застывшего света. Эта мертвая звезда никогда не угаснет. И никогда не притупится этот привкус одиночества и вечности, который неотделим от моей жизни.

— Да, этим и должно было кончиться, — сказала Регина.

Она поднялась, стряхнула с юбки веточки.

— Пройдемся, — предложила она.

— Все могло кончиться иначе, — сказал Фоска. — Это был его выбор.

— Этим должно было кончиться, — повторила Регина.

Дорога вывела их на поляну, за которой виднелись деревенские крыши. Они молча направились туда.

— Мне недостало бы храбрости, — сказала она.

— А при чем тут храбрость? Всего несколько лет…

— Вы не понимаете, о чем говорите.

— Должно быть, так утешительно знать, что можно расстаться с жизнью когда захочешь, — заговорил Фоска. — Нет ничего непоправимого.

— Я хочу жить, — упрямо сказала Регина.

— Я пытался, — продолжал Фоска. — Я вернулся к Карлье, взял ружье и выстрелил себе сначала в грудь, а затем в рот. Это меня надолго оглушило. Но я вновь ожил.

— И что вы тогда сделали?

Ее не слишком волновало, что он сделал, но он был прав: пока он говорил, а она слушала его, вопросов не возникало.