|
Я снова взглянул на деловитых муравьев, но они меня больше не интересовали. В специальной печи, которую я велел сложить, внутри золотого тигля вот-вот должен был сгореть алмаз, но и это уже не занимало меня. Как бы то ни было, не пройдет и сотни лет, и последний школяр будет знать секрет простых и сложных веществ; у меня в запасе вся протяженность времени… Я лег на спину и потянулся, глядя на небо. Для меня оно было все таким же голубым, как и в прекрасные времена Кармоны, и я по-прежнему чувствовал запахи роз и липы. И все же я снова упущу весну, так и не прожив ее; подле меня только что явилась миру новая роза, а дальние поля были усеяны снегом цветущих миндальных деревьев; я же, чужак и тут и там, пересекал эту пору цветения как мертвец.
— Месье! — Бомпар опять возник передо мной. — Вас спрашивает какая-то дама; она прибыла в коляске из Парижа и хочет говорить с вами. — Дама? — удивленно переспросил я. Я встал, отряхнул одежду от приставших травинок и направился к дому. Хоть час да убью. В тени раскидистой липы в плетеном кресле сидела Марианна де Сенклер. На ней было полотняное платье в лиловую полоску, ненапудренные локоны падали на плечи. Я склонился перед ней: — Какой сюрприз! — Я вам не помешаю? — Конечно нет. Я не забыл звук ее голоса. «Мне жаль вас». Она произнесла тогда эти слова, и мой бестелесный призрак обратился в человека из плоти; теперь этот жалкий и преступный человек стоял перед ней. Что было в глазах ее: ненависть, презрение или жалость? Болезненный стыд, сжимавший мне сердце, означал, что она видела меня без прикрас. Она огляделась вокруг. — Прекрасный парк, — заметила она. — Вам нравится жить за городом? — Мне нравится жить вдали от Парижа. После небольшой паузы она проговорила с легкой дрожью в голосе: — Мне давно хотелось повидаться с вами. Я хотела поблагодарить вас за то, что вы пощадили Рише. Я резко ответил: — Не благодарите. Я сделал это не ради вас. — Не имеет значения. Вы поступили великодушно. — Великодушие тут ни при чем, — с досадой возразил я. Меня раздражало, что она, как и все прочие, может обмануться, глядя на этот чуждый мне образ, созданный моими поступками. Она улыбнулась: — Мне кажется, даже совершая доброе дело, вы стараетесь объяснить его дурными намерениями. — Может, вы думаете, что я разоблачил вас перед мадам де Монтессон с добрыми намерениями? — спросил я. — О, я не утверждаю, что вы не способны и на низость, — ровным голосом ответила она. Я озадаченно ее разглядывал; сейчас она казалась много моложе, чем тогда, в гостиной мадам де Монтессон, и много прекраснее. Что ее привело сюда? — Так вы не держите на меня зла? — Нет, вы оказали мне услугу, — весело сказала она. — Я не намеревалась оставаться всю жизнь в рабстве у старой самодурки. — Тем лучше. Представьте себе, я испытывал почти угрызения совести. — И напрасно. Моя жизнь стала намного интереснее. Мне послышался вызов в ее словах, и я сухо спросил: — Вы пришли, чтобы дать мне отпущение грехов? Она покачала головой: — Я пришла, чтобы поговорить с вами об одном проекте… — О проекте? — Мы с друзьями уже давно говорим о создании свободного университета, который восполнил бы недостатки государственного образования; мы считаем, что развитие научной мысли могло бы оказать большое влияние на политический и общественный прогресс… Она говорила мягко, без напора; умолкнув, она протянула мне тетрадь, которую держала в руке. |
