Он уже видел ее прежде, но не обращал внимания. Толстая, бесформенная тетка неопределенного возраста в штанах и куртке и низко надвинутом на глаза платке. А теперь… Он глядел, не отрываясь, боясь шелохнуться и вспугнуть ее — она ничего не чувствовала, тихонько напевала, поливала водой грудь и живот и была так прекрасна, как только бывает прекрасна обнаженная женщина, не знающая, что за ней подглядывают.

Потом она повернула голову, увидела его, но не стала закрываться, приседать или кричать, а поглядела насмешливо. Она была не очень стыдлива, да и к тому же в ее глазах он не был мужчиной и взгляд его был не похотливым, а восторженно-детским.

— Ну, студентик, заходи, — сказала весело. — Спинку потрешь?

Ей было ужасно смешно глядеть на него, растерянного, немого, и дразнить своей наготой.

На ватных ногах, совсем красный, он подошел к ней и взял мочалку.

— Не бойся, — засмеялась она, — шибче три!

Он послушно стал тереть сильнее, потом осмелел, и касания эти были ей приятны — в них было что-то очень нежное и волнующее.

— А ты какой, студент. — Она медленно повернулась к нему, хотя еще минуту назад была уверена, что больше, чем потереть спину, ему не позволит.

— Подожди, — сказала она в комнате, заставленной мебелью, стащенной со всей квартиры и оттого загроможденной, таинственной, где едва умещалась тахта, а на стенах висели фотографии с видами гор, снегов — и он на фоне этих гор в альпинистском снаряжении.

Он суетился, дрожал, а она слышала, как колотится его сердце, прижавшееся к ее груди.

— Куда ты так торопишься?

Но он уже ее не слышал, вдруг застонал и виновато затих.

Она немного подождала, потом встала и, не глядя на него и не говоря ни слова, вышла из комнаты.

«Молокосос, щенок», — подумала брезгливо.

А он смотрел, как она, босая, умилительно маленькими, стеснительными шагами идет по настеленным сверх паркета газетам, как открывает дверь в ванную, и ему невыносимо хотелось, чтобы все опять повторилось.

Он торопливо шагнул за ней, но она обернулась и с яростью произнесла:

— Закрой дверь!

Ей был противен теперь этот румяный студентик с его нежной неумелостью, заставленный книгами и дорогой мебелью дом, нанимавшая ее на работу хозяйка, искусно скрывающая возраст, нигде не работающая дамочка, одновременно лебезившая перед ней и презиравшая ее.

Она вспомнила, что ей ехать почти полтора часа в Капотню, в вонючее, обрыдшее общежитие, где люди живут хуже, чем скотина в ее уже несуществующей деревне, и что, кроме койки в этом общежитии, пьяных рож, постоянного унижения, в жизни ничего нет и неизвестно, когда еще будет. И потому так стало все ненавистно в этом доме, где люди с жиру бесятся — лезут в горы и заводят голубые ванны с черным кафелем.

Он стоял под дверью и дожидался ее.

— Пусти, — сказала она с отвращением.

— Подожди, — проговорил он торопливо, — я хочу тебе что-нибудь подарить.

— За кого ты меня принимаешь? — рассвирепела она.

Он еще больше смутился и посмотрел умоляюще:

— Ну не сердись. Я же совсем другое имел в виду. Давай с тобой встретимся.

— Иди ты… понял? — не выдержала она.