В прошлые разы, чтобы хоть как-то облегчить душу, она принималась думать о тех случайных мужчинах из соседнего общежития, что стали виновниками ее беременности, мысленно проклинала их, желала им зла. Но теперь, когда вспомнила студентика, его слюнявую нежность, как он намыливал ей груди, как дрожал при этом, поймала себя на мысли, что не испытывает к нему ненависти. Она даже пожалела, что дала соседке адрес и впутала в историю его мамашу. Зачем все это? Она представила, как мамаша примется его сурово отчитывать, как он будет отчаянно краснеть, и ей стало жаль его. А с жалостью опять закололо тревогой, как кололо не раз весь месяц. Нет, что-то все-таки было с этим мальчиком неладное, и зря она с ним так жестоко тогда обошлась.

Дверь в комнату отворилась, ей в глаза ударил резкий свет — вошла соседка.

— Ну что? — усмехнулась она. — Сказала она тебе, что я, дрянь, сама совратила ее невинного птенчика?

— Нет, — ответила соседка, — горе у нее. Он в горах погиб.

3

На следующий день, вернувшись из консультации, она увидела в комнате его мать. Та сидела за столом в пальто, выпрямив спину, и молча глядела перед собой. Напротив примостилась растерянная соседка, и ей стало стыдно за их грязь, неубранность, за дурацкие вырезки из иллюстрированных журналов на стенах. Она снова подумала, что надо было послушаться себя и давно уже сделать аборт, не говоря никому ни слова.

А теперь его мать станет рыдать, чего доброго, совать деньги, напрашиваться на сочувствие — ей же было так тошно, что даже притворяться не хотелось. Но едва за соседкой закрылась дверь, мать повернула голову и посмотрела на нее в упор сухими немигающими глазами. Она была теперь совсем не похожа на высокомерную и самодовольную хозяйку дома, но не было в ней также и ничего, что вызывало бы жалость.

— Это правда, что ты беременна от моего сына?

— А вам какое дело? — спросила она грубо, но потом нехотя произнесла: — Правда.

Ей было тяжело и неприятно под немигающим, пристальным, точно ощупывающим ее взглядом и хотелось сбросить его с себя, как легшую на плечо руку.

— Его уже не вернешь, — сказала мать, не обращая внимания на грубость. — Я хочу, чтобы ребенок родился.

Она молчала, потому что исходившая от этой женщины сила мешала ей говорить и думать.

— Что ты молчишь?

Запинаясь, она проговорила:

— Здесь нельзя, чтоб беременная. Выгоняют.

— Жить будешь у меня.

Она снова ничего не ответила, словно примеривая эти слова к себе.

— Да пока-то можно и здесь, — пробормотала наконец. — Пока не видно.

— Нет, — отрезала мать, — здесь слишком грязно. И потом эта работа сейчас для тебя вредна.

— А что же я стану делать? — спросила она недоуменно, все больше теряясь и чувствуя, как подчиняет ее себе эта женщина.

— Ничего. Твое дело — носить. Об остальном я позабочусь. Собирайся, через час за тобой придет машина.