— …двадцать два года, только-только институт закончила. Теперь и о свадьбе можно подумать, — но он почти не слышит, что говорит ее мать.

— Простите?

— Жених-то уже два года, как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, а теперь он ее ждет.

— Ах, жених! И когда свадьба?

— Да уж почти сговорились.

— Мама!

— А что тут такого? Дело не стыдное — замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный, хороший, с руками, с головой…

— Мама!

— А образование — дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.

— Мама!

— Да что ты все заладила, «мама» да «мама»? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты, небось?

— Да, я женат.

— А дети есть?

— Даже внуки.

— Так вы, выходит, старше меня!

— Мама!

— Да, мне пятьдесят.

— Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.

— А почему вы ее Верочкой зовете?

— Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.

— Мама!

…Все-таки договорился Листов на завтрашний день. Домой возвратился поздно вечером, усталый и словно пьяный. Уйдя от них, все бродил и бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представляя себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый трепетный мазок ляжет на полотно. Господи, как хорошо!

Неожиданно раздался острожный стук в окно.

— Кто там?

— Эдуард Олегович, вы дома?

— Аля? Вы?

— Где ж вы были весь вечер? Я стучала, стучала.

После нескольких минут мучительного раздумья он открыл дверь.

— Заходите…

— Ой!

— Что случилось?

— У вас лицо какое-то странное. Будто светится.

— Да? Знаете, Аля, я счастлив сегодня. Удивительно счастлив.

— Полюбили кого?

— Да, полюбил. Эх, Аля, Алечка!

От избытка чувств он схватил ее, сжал в руках горячее, крепкое тело, и — вот они, губы. Сладкие, пьяные, как переспелая вишня. Вдруг все закружилось, завертелось. Вероника — счастье, любить ее — счастье. Но куда девать сейчас неизвестно из какого источника взявшуюся силу, которая жжет изнутри словно огнем? И все, что было у него раньше с женщинами, показалось вдруг скучным, серым и неинтересным. Не было вдохновения, не было и любви. Словно повинность отбывал, что на одном супружеском ложе, что на другом. Оттого и картины получались пошлыми, серыми, скучными.

— Эх, Алечка, Аля!

— Эдуард…

Он чувствовал, что завтра создаст что-то особенное, чего еще никогда ему не удавалось. Чувствовал, что ничего плохого он не совершает, никого не предает. Наоборот, тяжелый дурной сон, в котором пребывал до вчерашнего дня, вдруг прервался внезапно, и все, что происходит, предопределено свыше, а значит, не может быть ни предательством, ни преступлением, ни воровством. Значит, так надо. Надо любить одну женщину, сохраняя ее чистой, светлой, а весь избыток чувств, передать другой.

Он ждал Веронику в лесу, как было условленно. После затяжных дождей и почти осенней прохлады, погода установилась вдруг удивительно теплая и ровная.