| Юнгфольк имел свою форму: черные вельветовые штаны, коричневые рубашки, на шее — черный галстук, концы которого на груди продевались сквозь плетеное кожаное кольцо, и в довершение всего — белые гольфы. Бабушка, решив, что штанам не обязательно быть черными, заказала мне в магазине готового платья Тойфеля на городской площади, лучшем магазине в городе, где держали и портного для подгонки, вельветовые штаны коричневого цвета — просто потому, что коричневый ей нравился больше. Когда я появился во дворе реального училища — единственный среди всех новых членов юнгфолька не в черных штанах, как все, а в коричневых, фенляйнфюрер отвесил мне оплеуху и прогнал прочь, наказав в следующий раз явиться в черных штанах. Спешно были изготовлены черные штаны. Юнгфольк стал мне еще противнее, чем школа. Очень скоро мне до смерти надоело распевать во все горло одни и те же дурацкие песни и маршировать по одним и тем же улицам, печатая шаг и громко вопя. Так называемую военную подготовку я ненавидел всей душой и совершенно не годился для военных игр. Родные заклинали меня смириться и выполнять все, что требуется, они не сказали почему, и я послушался — ради них. Я привык большую часть времени быть предоставленным самому себе, я ненавидел человеческое стадо, питал отвращение к толпе, к хоровому реву сотен и тысяч глоток. Единственное, что мне понравилось в этой организации, была коричневая, абсолютно влагонепроницаемая плащ-палатка. Что она тоже была коричневая, то есть национал-социалистская по цвету, для меня не имело никакого значения. Дед сказал: юнгфольк — мерзость, но ты обязан в него вступить, отнесись к моему пожеланию всерьез, даже если тебе это будет стоить неимоверных усилий. Все, что было связано с юнгфольком, вызывало у меня отвращение. И только состязания в беге были моей единственной отрадой. На всех дистанциях — 50, 100 и 500 метров — я всегда был первым. Состязания проводились дважды в год — и дважды в год я был окружен всеобщим восхищением. Я поднимался на пьедестал почета, меня приветствовали, и фенляйнфюрер прикреплял мне на грудь медаль победителя. После чего я гордо шествовал домой. Медаль ограждала меня от расправ. Я получил несколько таких медалей. Даже на состязаниях по плаванию я однажды оказался победителем и тоже получил медаль. Но мое отвращение к юнгфольку и царящей там тирании эти знаки отличия не ослабили ни в малейшей степени. Став чемпионом по бегу, я мог позволить себе больше, чем другие. И я не преминул этим воспользоваться. Ведь и бегал-то я с такой скоростью только от страха, смертельного страха. После получения первой медали мучения мои слегка уменьшились. Но все равно меня тошнило от всей этой муры. В политике я еще ничего не смыслил, мне просто не по вкусу было все, что имело отношение к юнгфольку. Однако чемпионство в беге ценилось только там, и всеми вытекающими из него преимуществами можно было воспользоваться тоже только там, в школе и знать ничего не знали обо всем этом. И мое положение в школе было по — прежнему ужасным. Если я неловко выбрасывал руку в германском приветствии, я получал оплеуху. Если засыпал от усталости на уроке немецкого, получал десять смачных ударов по пальцам. В наказание за прегрешения мне приходилось десятки страниц исписывать одной и той же фразой: Я должен быть внимательным. Мучители мои отличались чрезвычайной изобретательностью. Но в этой роли выступали не только учителя — соученики измывались надо мной с не меньшим усердием. Может, я кажусь им задавакой? — думал я. Или наоборот — трусливой овцой? Куда ни кинь, все клин. В это время на воспитательном горизонте появилась новая грозовая туча. Примерно два раза в месяц к нам домой приходила госпожа доктор Попп, жена главного врача городской больницы, жившая недалеко от этой больницы; доктор Попп приносила нам в большой кожаной сумке ношеные носки, белье и прочее, а также так называемый «витаминный пирог». Доктор Попп всегда была затянута в строгий костюм, а ее гладкие волосы собраны в большой пучок на затылке. |
