| Местность живописная, вот увидишь, поездка доставит тебе удовольствие. На самом деле все было иначе. Поезд поехал не по направлению к Зальцбургу и Заальфельдену, а по направлению к Мюнхену и Заальфельду, что в Тюрингии. Родные прочли надпись на картонке лишь мельком, отъезд происходил вечером, уже в темноте, я попал в ловушку. Траунштайн исчез из виду, вскоре мы миновали болота и торфяники по берегам озера Химзе и покатили на запад. Я еще никогда не ездил в таком роскошном вагоне с мягкими сиденьями, поезд набирал скорость почти бесшумно, поначалу я еще как-то владел собой, но потом шок, причиненный известием, что мы едем не в Заальфельден, а в Заальфельд, сделал свое дело, и я разразился слезами. В ушах еще звучали прощальные слова: дядя Фаральд навестит тебя через две недели; все было обманом, а может, и западней. Что такое Тюрингия, я понятия не имел, знал только, что это где-то далеко на севере. Со мной стряслась беда. Если мои родные знали, что речь идет не о Заальфельдене, а о Заальфельде, они меня предали и подло обманули; если не знали, все равно виноваты передо мной в непростительном невнимании и безразличии. Теперь я был готов поверить в любую гадость с их стороны. Я проклинал их и сам в эти минуты предпочел бы умереть. Убитый горем, удалялся я глубокой ночью от дома, явившего мне свой подлинный и отвратительный облик. Деда я тоже включил в число тех, на кого обрушил свои подозрения и проклятия. Товарищи по несчастью, заполнявшие и то купе, в котором я сидел, и многие другие купе красного моторвагонного поезда, страхов моих, видимо, не разделяли и, судя по всему, наоборот, пребывали в полном восторге от поездки. Для большинства она была вообще первой поездкой по железной дороге, в то время как для меня это давно стало привычным делом — в последнее время, чтобы не ходить в школу, я много раз садился в какой-нибудь поезд и ехал куда придется, с перронным билетом или без, мне все время везло, я ни разу не попался и благодаря этим поездкам познакомился со всеми железнодорожными линиями, отходящими от Траунштайна, в том числе и с линией на Мюнхен. В моих глазах родные не имели права рассчитывать ни на малейшее снисхождение, ибо, сознательно или нет, тяжко провинились передо мной; я был до глубины души потрясен той легкостью, с какой они перепутали Заальфельден с Заальфельдом, когда отправляли якобы горячо любимого сына и внука в дальнюю дорогу, а фактически в страшную неизвестность, не удостоверившись, куда меня на самом деле везут. Сопровождавшая нашу группу девушка со свастикой просунула голову в дверь купе и пересчитала нас. Потом заметила, что я плачу. Мальчики не плачут, сказала она, никто не плачет, один я, все веселы и довольны поездкой, она и в самом деле замечательная, только я один недоволен. Таков был первый упрек. Потом она заметила, что я в отличие от других детей не захватил из дому никакой еды. Бедняга! — воскликнула она. Что у тебя за родители, ничего не дали с собой в дальнюю дорогу. Что за родители, повторила она. И пронзила меня в самое сердце. Я просто не мог сказать ей, что мои родные думали, будто мы едем в Заальфельден возле Зальцбурга, а туда всего два часа езды, что они ничего не знали про Заальфельд в Тюрингии. Сжалившись над беднягой, каким я вдруг оказался, ребята сложили в кучу кто что мог, и в итоге у меня получилось больше яблок и бутербродов, чем у остальных. Все дети были родом из юго-восточных районов Верхней Баварии, лица у них были бледные — дети бедняков, они и говорили на своем грубом диалекте, и одеты были бедновато, без намека на какой-то вкус. Едва поезд тронулся, как все принялись жевать. Бедняга, сказала мне девушка со свастикой, крепко сжала мои руки своими ладонями и долго не отпускала. И я перестал плакать — не потому, что почувствовал себя увереннее под ее защитой, а просто на душе было так невыносимо гадко, что я вдруг успокоился. И, как все, принялся за еду. Нам сказали, что в Мюнхене у нас пересадка, нас разместят на ночь по частным квартирам, а на следующее утро поедем дальше — через Бамберг и Лихтенфельс до Заальфельда. |
