Он только рукой махнул и пошел. И, наверное, с полгода я его не видел и забыл про эти разговоры. И вдруг — помню, летом, в страшную жару, — пусто в Москонцерте, в кабинетах жарко невыносимо, все в садик вышли, и что-то мне надо было, подписать, что ли, ищу кого-то, и вот иду по пустому коридору навстречу бежит Герман-ударник. Хватает меня и заталкивает в угол курилки.

«Володя! — прямо-таки рычит и хрипит он. — Уже едем! На тебя одна надежда».

Я говорю: «Куда едете? Вы ж давно уже съездили».

«Отложили, — хрипит, — с документами лажа была, напутали. Только сейчас едем, через неделю. Уже все — визы, билеты… В Толедо! Пять концертов. Говори, чего везти? Что там можно толкнуть? Что ты тайну делаешь из говна? Я ж, бля, не прикуп подглядываю».

Я говорю: «Вот именно, Герман, это тебе не три карты».

Он: «Чего?»

Я: «Ничего, проехали. Ладно, открою я тебе эту тайну».

Он: «Давай! Так чего там, в Толедо, лучше всего толкнуть?»

Я: «В Толедо лучше всего можно толкнуть Эль-Греко».

Герман-ударник замер. Выдохнулся из его горла какой-то длинный шипящий звук, показывающий высшую степень озадаченности. Потом быстрыми заячьими движениями ручек, как лапок, утер пот с лица и шепнул: «Елки! Эльгрека… так… Володя, а где ж… где ее…»

Тут подошел какой-то незнакомый с сигаретой в зубах — кашляет, дым изо рта идет и головой мотает. Герман за его спиной мне знаки делает, что, мол, ни слова при нем! Я и молчу. Тот все кашляет, а сигарету из зубов не выпускает, давится. Потом, наконец, откурился, откашлялся, отплевался и пошел по коридору, закуривая новую сигарету.

Герман говорит: «Володя, а где ее брать, где брать-то эльгреку? Это ж еще надо…»

Я говорю: «Конечно, надо! А ты как думал? Водкой думал Толедо удивить?»

Герман: «Да, нет, я понимаю. А сколько их… Сколько они там возьмут?»

Я: «Эль-Греко?»

Он: «Ну? Эльгрека?»

Я: «Чем больше, тем лучше. Сколько привезешь, столько и возьмут».

Герман: «Володя, у меня всего неделя. А здесь, где его лучше всего брать?»

Я: «Лучше всего Эль-Греко брать в Ленинграде».

Он: «Е!»

Я: «В Эрмитаже».

Он: «Это… в музее???»

Я: «Лучше всего там».

Он: «Это ж еще в Ленинград ехать… а я и не паковался еще…»

Герман выбил зубами какую-то бодрую мелодию, что, видимо, означало активную работу мысли.

«Ну, желаю тебе», — я поднялся со скамейки и пошел к выходу.

«Володя! — крикнул Герман. Коридор был совсем пустой, двери кабинетов все настежь — никого в здании. Можно было кричать, не опасаясь. — Володя! — опять крикнул Герман через весь коридор. — Ну, допустим, я напрягусь. Съезжу. Ну, возьму я эльгреку… а там-то, там-то, в Толедо… к кому мне там?»

«Там все просто! — крикнул я. — Сядешь у вокзала на шестой троллейбус, и до остановки «Рынок». Там спросишь. С руками оторвут».

Я вышел на улицу. Жарко было невыносимо. Я вообще не помню такой жары, как тогда. Разве вот… точно, так же жарко было раз в Испании… в Толедо.

А у нас в чебуречной над обрывом ветерок делал свое дело — стало прохладнее. За разговором легко ушли обе бутылки, и чебуреки были доедены. Приличные чебуреки. Немного пересушены, но ничего, есть можно.