Морис с редактором вскрывали всё новые и новые конверты, передавали письма Павлу…

И вдруг муж воскликнул:

— Постой-ка! «Пишет вам, уважаемые товарищи, колхозник из села Вязовье, — начал он читать, делая остановки, чтобы разобрать мелкий почерк. — Был наш район до войны Калининской, потом Псковской, а теперь снова Калининской области. Многие приметы, о которых говорилось в вашей передаче о трудной судьбе Павла Петрова, сходятся с нашими краями. Есть у нас речка Сорица, неподалеку от деревни есть маленькое озеро. Правда, теперь оно почти высохло и заросло совсем камышом, но до войны в нем купалась ребятня. Лен у нас сеют издавна. И Петровых у пас в деревне есть несколько семей. Есть среди них, конечно, Николаи и Ольги тоже. Во время войны немец многие семьи порушил, долго он у нас стоял — до весны сорок четвертого. И детей фашисты угоняли с собой, когда отступали. Думаю, Павлу надо непременно приехать к нам в Вязовье…» Сомнительно… — сказал Морис, кончив читать.

Но Павел перебил его, остановив жестом.

— Вязовье… Вязовье… — повторял он с каждым разом все увереннее и вдруг воскликнул: — Конечно, нашу деревню звали Вязовье, как же я мог забыть! Вязовье, а не Вазово.

— Возможно, — пробормотал Морис, не сводя с него глаз. — Может, и вправду вы тогда ошиблись? Вязовье — трудное название для иностранца…

— Какой же я иностранец? — неожиданно с обидой ответил Павел. — Я же русский, только язык немножко забыл.

8

Вязовье оказалось маленькой, но удивительно уютной деревушкой в сосновом лесу, на берегу тихой и неширокой речки с темной водой. Все дома в ней были новыми, ладными.

— Это мы уже после войны отстроились, а то все немец спалил, — рассказывал нам председатель местного колхоза, в очках, в темном костюме и белоснежной рубашке с красивым галстуком, больше походивший на профессора, чем Морис.

В первый момент Павел растерялся.

— Нет, это опять не та деревня. Я ошибся, — сказал он. — Речка похожа, а селение не узнаю.

Он шел вместе с нами по улице, в окружении большой толпы любопытных, собравшихся, по-моему, даже из других деревень, и покачивал головой.

— Опять «уже видел»? — недовольно пробормотал Морис.

Но Павел вдруг остановился возле одного дома и начал озираться вокруг.

— Тут была школа? — спросил он.

Председатель пожал плечами, но какой-то пожилой колхозник из толпы громко сказал:

— Точно! Была у нас до войны маленькая школа. Просто изба. Она как раз тут стояла, растащили на дрова в войну. А теперь у нас школа за околицей, новая, каменная. А старая здесь была, это точно!

Его поддержало еще несколько голосов.

Мы со всей толпой двинулись дальше, и теперь Павел с каждым шагом начал узнавать родное селение!

Все ускоряя шаги, он свернул в переулок, вышел на берег реки, где плотники, сверкая на солнце топорами, строили новый мост, и, остановившись перед зарослями крапивы и бурьяна, дрогнувшим голосом сказал:

— Здесь был наш дом.

Толпа притихла. Потом раздался звонкий женский голос:

— Так это Ольги Петровой сыпок, они здесь жили.

— Правильно!

— Точно! — зашумели вокруг.

Какой-то высокий человек с густой седеющей бородой и с черной повязкой, закрывающей левый глаз, протиснулся сквозь толпу и вдруг крепко, по-медвежьи обнял растерянного Павла.

— Здравствуй, племянничек! — прогудел бородач басом.