Чарльз Буковски. Вспышка молнии за горой
ЧАСТЬ 1
Одинокий и злобный, Слежу я За старушками в магазине
Немец
Быть немецким мальчишкой В Лос-Анджелесе двадцатых… Мне приходилось тяжко. Антигерманские нравы тогда Цвели пышным цветом - Последствия Первой мировой. Стаи местных парней Гоняли меня по округе И орали: «Держи, держи немчуру!» Поймать меня они не сумели ни разу. Я был словно кот. Я знал все ходы и выходы Скверов и переулков. Я вмиг перемахивал через ограды в шесть футов, Исчезал на задних дворах, в дальних кварталах, На крышах гаражных и в сотне других укрытий. Но, в общем, они не больно-то и старались Меня поймать, боялись – вдруг да пырну ножом Или просто выколю глаз! Длилось все это чуть меньше полутора лет, А потом прекратилось – как-то резко и враз. Меня кое-как признали (не слишком, но все же), Я большего и не желал. Эти сукины дети были американцы, Они родились здесь, отцы их и матери – тоже. Их звали Бейкеры, Салливаны и Джонсы. У них были бледные лица и часто – толстые пуза. У них текло из носов, и на их поясах Красовались огромные пряжки. Я решил – никогда не стану американцем! Героем моим был барон Манфред фон Рихтхофен, Легендарный немецкий ас, Уничтоживший восемьдесят их лучших пилотов, И с этим они Ни черта не могли поделать. Их родители не выносили моих (Я сам, кстати, тоже). Я решил: вырасту – буду жить Где-нибудь типа Исландии, Никогда никому не стану дверь отпирать, Буду жить чем пошлет Бог, Жить с прекрасной женой и дюжиной диких зверей. Вот так все примерно и вышло! German
Старая дева
Она была очень тощей, седенькой, сгорбленной. Она каждый день стояла у самых дверей Первого международного банка Сан-Педро. Люди входили и выходили, Она подбиралась поближе И тихонько Просила милостыню - У этого или того… Когда у меня просят денег, Процентов на семьдесят пять Я подаю, но в двадцати пяти прочих Инстинктивно чувствую неприязнь - И просто не ощущаю Желания подавать. Старушку у банка я невзлюбил сразу, Довольно долго она была мне неприятна. Мы понимали друг друга уже без слов - Просто я вскидывал руку жестом отказа, А она торопливо шла прочь. Это случалось так часто, Что она Запомнила мое лицо и больше не подходила. Как-то днем я, сидя в машине, Следил за ней. Из ее двадцати попыток Семнадцать были удачны. Она снова тихонько кого-то взяла за рукав… Я уехал – и вдруг ощутил Острое чувство вины за свою толстокожесть, За привычку отказывать старой деве. А позже На ипподроме, что в Голливудском парке, Между шестым и седьмым заездом, Я снова встретил ее, она пробиралась Между рядами. Сгорбленная и тощенькая, В костлявой ручке зажата Толстая пачка купюр. Ясно, она собиралась поставить На следующий забег. У нее, конечно, было полное право Здесь находиться, Ставить свои деньги с нашими наравне. Она ждала и желала Того же, чего желают и ждут Едва ли не все люди, - Удачи. Я наблюдал: вот она Дошла до конца прохода, Остановилась, заговорила С молодым человеком, он улыбнулся И протянул ей квитанцию. |
