|
Ужасно получать от нее известия, танцуя, целуясь или просто сидя рядом с Луисом Марией. Потому что меня на том краю света никто не любит. Никто не любит эту часть моего «я», и, естественно, мое сердце разрывается от того, что меня бьют или снег забивается мне в башмаки, когда Луис Мария танцует со мной, и его рука, обнимающая меня за талию, ползет вверх, словно столбик на термометре в полуденную жару, и мне бывает так сладко и страшно, а ее бьют, и я не могу больше терпеть и говорю Луису Марии, что мне нездоровится, мне душно, меня душит снег, невидимый снег, который забивается мне в башмаки.
Нора, конечно, закатила мне сцену. «Я больше никогда не попрошу тебя подыграть мне! Ты нас выставила на посмешище!» При чем тут посмешище, я играла, как могла, играла, толком не слыша Нору, но пальцы мои бегали по клавишам и, по-моему, вполне успешно, они честно аккомпанировали Норе. Луис Мария тоже смотрел на мои руки; бедняга, наверное, не отваживался заглянуть мне в лицо. Я, видно, бываю сама не своя в такие минуты. Очень тебе сочувствую, Норита, найди себе другого аккомпаниатора, для меня это становится все более тяжким наказанием, ведь теперь я переношусь туда только в минуты счастья, когда я чувствую, что оно вот-вот наступит или уже наступило; когда Нора поет Форе, я переношусь туда, и меня захлестывает ненависть».
«Вечером. А порою нахлынет нежность, внезапный, долгожданный прилив нежности к той, не-королеве, которая живет на другом конце земли. Мне хочется отправить ей телеграмму, посылку, убедиться, что ее дети здоровы или что у нее нет детей, — а по-моему, у меня там нет детей, — и ей нужно, чтобы ее утешали, любили, угощали леденцами. Вчера я заснула, сочиняя ей послания, выбирая место встречи. Буду четверг тчк место встречи мост. Какой мост? Мост — это навязчивая идея, так же, как Будапешт и нищенка в Будапеште, в царстве мостов и въедливого снега. Я замерла на кровати и чуть не закричала, меня так и подмывало кинуться к маме, разбудить ее, укусить посильнее, чтобы она проснулась. А все от мысли о том, что… Как трудно с непривычки произнести это вслух! И все-таки… Я подумала, что я ведь сейчас могу, если мне взбредет в голову, поехать в Будапешт. А могу и в Хуху, и в Кецальтенанго. (Я про них когда-то писала в дневнике). Но Хуху и Кецальтенанго для меня пустой звук, с тем же успехом можно было бы сказать «Трес Арройос», «Кобе», «улица Флорида». Реален только Будапешт, потому что там холодно, там меня бьют и истязают. Там (он мне приснился, конечно, только приснился, но видение никак не рассеивается и становится все реальнее) есть человек по имени Род… Или Эрод?.. Или Родо?.. И он меня бьет, а я его люблю, вернее, не знаю, может, и не люблю, но раз я безропотно изо дня в день сношу его побои, значит, я люблю его».
«Позже. Чепуха. Род мне приснился, или, может, во сне просто мелькнул чей-то забытый образ. Никакого Рода не существует; я мучаюсь, но кто мой мучитель — неизвестно: мужчина, мегера-мать или одиночество. Я должна найти себя. Надо сказать Луису Марии: «Давайте поженимся и поедем в Будапешт на заснеженный мост, где кто-то стоит». И тут же мелькает мысль: а вдруг я… (Ведь я всегда оставляю себе потайную лазейку и не хочу полностью поверить своим словам.) Вдруг я… Ну да, вдруг я сошла с ума, просто сошла с ума?. Хорошенький будет у нас медовый месяц!»
«28 января. Мне пришла в голову забавная мысль. Вот уже три дня я не имею известий от той, далекой. Может, ее перестали бить или ей удалось укрыться от холода? Послать бы ей телеграмму, чулки… Мне пришла в голову забавная мысль. Я представила, что приезжаю в ее город вечером, зеленоватым, водянистым вечером, какой бывает только в нашем воображении. В районе Добрина Стана, на фоне улицы Скорда, виднеются вставшие на дыбы каменные лошади и неподвижные постовые, чадят костры, и от порывов ветра по оконным стеклам проносится рябь, как по морю. |
