...Сафонов позвал нас закусить. Он приготовил горячий кофе, сделал бутерброды. Усталые, веселые, проголодавшиеся мы присели возле вертолета. Ермак ел без особого аппетита. Обычно молчаливый, тогда он разговорился.

— Валя устала от Севера,— с нежностью сказал он о жене.— Я, признаться, тоже. Шесть лет работали в обсерватории. Да еще перед этим я два года летал над Охотским морем. Сам-то я архангельский, тоже, конечно, не юг! Сынок теперь там у моей тетки. Я ведь сирота. Меня тетка воспитала. Хорошая женщина, добрая, веселая, Библиотекарь. Жили мы с ней хоть и бедно, но дружно и весело. Вот Валя защитит диссертацию, и переедем в Москву.

— Будете жить у тестя? — благодушно спросил Черкасов.

— Да. Валя ведь москвичка. Может, и тетю Любу перетащим к нам. Она скучает одна.

Черкасов усмехнулся.

— Не останешься ты в Москве. Опять поедешь со мной в экспедицию.

Сафонов смущенно улыбнулся.

— И Валя твоя долго не усидит в столице. Она же прирожденный исследователь и путешественник. Она была моя любимая ученица. И не потому, что дочь моего друга, а потому, что я сразу увидел в ней географа по призванию. Настоящего географа! Я скажу, как у вас будет, Ермак. Сын с тетей будут жить у дедушки в Москве, а папа с мамой будут к ним всегда возвращаться.

— Пожалуй, что так,— улыбнулся Ермак. Черкасов положил руку на его плечо и закончил серьезно:

— Москва — самое лучшее место на Земле для возвращений... Я сам туда всю жизнь возвращаюсь. Но жить в ней безвыездно я бы не смог.

Я удивился.

— А где же тогда...

— В Антарктиде,— ухмыльнулся Черкасов, и я не понял, шутил он или сказал серьезно.

Пока мы ели и разговаривали, неожиданно подул ветер. Не отошли мы и двадцати метров от вертолета, как ветер уже завыл на разные голоса, стал с силой хлестать в лицо. Мельчайшие песчинки — не то снег, не то песок — кололи щеки, засоряли глаза. Стало тяжело дышать.

— Пожалуй, надо отправляться восвояси! — крикнул мне Черкасов.

Мы вернулись к вертолету. Сафонов озабоченно смотрел на машину — ее раскачивало...

— Взлетим? — спросил Черкасов.

— Придется переждать,— ответил Ермак.— Помогите мне закрепить вертолет.

Мы тщательно укрепили вертолет и поспешили укрыться в нем. Конечно, было благоразумнее переждать бурю. На меня почему-то напала сонливость, и я пристроился на брезенте подремать. Уснуть я не уснул, а именно дремал, слыша и понимая каждое слово, которое не заглушал вой ветра.

Черкасов и Сафонов наперерыв вспоминали экспедицию в Арктику на горное плато. Когда они впервые прибыли туда, это тоже было белое пятно на карте. Огромное базальтовое плато с бездонным озером посредине. Вулкан Ыйдыга. Ледник, дающий жизнь реке. Вспоминали какой-то крест землепроходцев, бродягу Абакумова, виновника гибели первой экспедиции на плато. Но они оба почему-то любили этого бродягу и вспоминали его с умилением. Вспоминали эскимоса Кэулькута и очень смеялись...

...Кажется, я все-таки уснул, а когда проснулся, ветер уже не выл, а Дмитрий Николаевич разбирал образцы, которые мы здесь собрали, и громко восторгался ими.

— Редкие экспонаты! На вес золота! — восхищался профессор.

— Мне приятно, что во всем этом и мой труд,— тихо сказал Сафонов.— Кажется, ветер утих. Я выйду посмотрю.

Ермак вернулся и стал запускать мотор.

— Взлетим, Ермак?—обеспокоенно спросил Черкасов. Пилот молча улыбнулся. Это была последняя его улыбка, которую мы видели.

Сафонов был отличный пилот, он уже почти год работал в Антарктиде, но разве можно за год постигнуть все ее своеобразие, неожиданности и нелогичность. Ветер как будто утих, но когда вертолет стал подниматься, неожиданно налетевший шквал подхватил вертолет, словно перо птицы, и с силой бросил о скалы.