Он ничего не мог с собой поделать. От мороза её щеки раскраснелись, губы приобрели ярко алый оттенок, а глаза засияли. В бальном зале она выглядела весьма соблазнительно, но теперь ему стало не по себе, поскольку он почувствовал, что она его почти…
Соблазнила.
Он слегка вздрогнул.
Луиза взглянула на него.
– Вернуть вам фрак?
– Нет. – Джеймс испытал ужас от одного лишь намёка. Он скорее съест маринованных слизней на ужин в рождество, чем попросит даму вернуть фрак. – Что я за джентльмен такой, по вашему? – Но после небольшой паузы добавил: Не отвечайте.
– Я спросила лишь потому, что вы дрожите.
– Я вовсе не дрожу.
– Бросьте! На улице холодно, и нет ничего постыдного в том, чтобы это признать. Да и отрицать тоже бессмысленно. – Затянутыми в перчатки пальцами она провела по его открытому запястью, от чего все волоски встали дыбом. – Я чувствую, что вы покрылись мурашками.
«Только совсем не от холода, милая».
– Я родом из Северного Йоркшира. Для меня тут словно тропики. Я не могу лишь понять, почему в такую погоду вы хотите отправиться домой пешком.
– Это мой последний шанс полюбоваться Мейфэром в снегу.
– Значит, вы уезжаете из Лондона до конца зимы?
– Я уезжаю из Лондона на ближайшее будущее. Возможно, навсегда.
«Навсегда?»
Заявление требовало объяснения, но Джеймс предпочитал не лезть не в своё дело. Он презирал сплетни. Если она сама не решит всё рассказать, её личные семейные дела должны оставаться именно такими личными.
– Завидую, – сказал он.
– Как можно мне завидовать? Будь у меня ваши средства, я бы никогда не уехала из Лондона.
Он нахмурился.
– Да что в нём может нравиться? Грязно, много людей, дурно пахнет. Неба совсем не видно. Мне не хватает воздуха и на улице, и в бальных залах. Я приехал с единственной целью решить дела. Нужно продать некоторые владения и уладить несколько вопросов. Тогда я смогу вернуться домой в Йоркшир, избавившись от всех связей с этим местом. Я намерен покинуть этот город, не оглядываясь. Никогда не чувствовал себя здесь легко.
Возможно, ему следует пересмотреть последнюю часть своего заявления. С каждой минутой ему становилось всё легче. После нескольких недель соблюдения правил учтивости он выговорился и испытывал облегчение.
– Вы ненавидите Лондон только потому, что не знаете его, – проговорила она. – Тут проводят не только балы, званые вечера и чаепития. Здесь столько всего. Музеи, парки, концерты, театры. Нельзя судить о городе так плохо, исходя из столь небольшого опыта... Ну, это говорит об упрямстве и невежестве. – Она прикусила губу. – Я предупреждала, что меня учили высказываться свободно.
– Да. Именно поэтому я бы скорее остался здесь с вами, чем вернулся в бальный зал Карвилов.
– Как показывает мой опыт, большинство джентльменов не признаёт дам, которые высказывают прямо противоположное мнение.
– А как показывает мой опыт, светские дамы не выражают своего мнения, ни прямо противоположного, ни какого то иного. Вы и представить себе не можете, сколько раз за последние недели мне пришлось выслушать «о да, ваша светлость». С ума можно сойти от скуки. Когда все только и делают, что соглашаются, беседа становится такой нудной.
– Полагаю, со мной хотя бы не бывает скучно.
Он усмехнулся.
– Конечно нет, насколько я могу судить.
Она вдруг замолчала, а он воспользовался случаем, чтобы взглянуть на мисс Уорд. Он столько раз смотрел на неё украдкой, что чувствовал себя почти воришкой. Под светом уличных фонарей её кожа сияла, словно шедевр голландского художника.
– Итак, вы утверждаете, что признаёте аргументы, – проговорила она, – а есть ли у вас такое качество, как непредвзятость? Позволяете себя переубедить?
– В редких случаях, – неохотно признал он. |