Так что предстоящий разговор был лишним, ненужным и неприятным. И все же от него никуда не уйти было...

Автор вошел: худой, с ранними морщинами, в поношенном пальто, и, ни слова не говоря, не садясь, расстегнул потрепанный портфель, вынул рукопись, подержал в руке и протянул Зернову, тоже уже протянувшему руку. Сел. Зернов опустил рукопись на стол перед собой и побарабанил пальцами по картону. Он точно помнил сейчас, что тогда в разговоре последнее слово было за ним, а значит — сейчас ему придется начинать, хочет он того или нет. Но как именно начать, он еще не решил. Можно было сказать что-то свое, сегодняшнее; но тогда неизбежно пришлось бы прийти к тому, что автор был тогда прав, пусть и частично. Но можно было и позволить разговору течь по старому руслу от конца к началу. Увы, это зависело сейчас в основном от автора: что он изберет — все равно как в шахматной партии, когда первый ход за вами, а какую именно играть защиту — решает уже играющий черными противник. Зернов решил первый ход сделать нейтральным: проговорил (вместо вежливых слов прощания в тот раз): «Давно мы с вамп не виделись. Много, как говорится, воды утекло». Автор смотрел на него спокойно и немного устало, и в его глазах Зернов прочитал, что автор все знает, видит и понимает. «Нет, ни на какие изменения я не пойду, я не раз уже говорил вам это и повторяю еще раз»,— проговорил автор. То были слова из прошлого разговора, состоявшегося сегодня миллиарды лет назад. Зернов облегченно вздохнул мысленно: ну что же, тем лучше... «Я еще раз говорю вам: подумайте. Если вы согласитесь переработать рукопись с учетом наших пожеланий и замечаний, мы с удовольствием пересмотрим наше решение. Пока же не может быть и речи о включении ее в план. Подождем, пока вы не напишите что-нибудь другое». Зернову не понадобилось думать над этими словами, они выговаривались сами собой, некогда уже сказанные слова; так разговаривать было легко. «Я прочитал ваше заключение и не вижу в нем практически ничего, с чем мог бы согласиться»,— сказал автор и протянул Зернову заключение — три листка бумаги, сначала внимательно прочитав напечатанный на машинке текст. Зернов взял заключение и, не опуская протянутой руки, сказал: «Вот мое заключение. Думаю, что вы согласитесь с тем немногим, чего мы от вас хотим». После этого он аккуратно положил заключение в папку, а папку — в ящик стола. «Ну, так к какому же выводу вы в конце концов пришли?» — не очень дружелюбно поинтересовался автор. Зернов, доброжелательно улыбаясь, проговорил: «Мы в редакции после нашего последнего разговора снова очень внимательно перечитали рукопись и долго размышляли о ее дальнейшей судьбе». После краткого молчания автор сказал: «Ну, у меня предчувствие, что на этот раз вы скажете мне что-то новое». Зернов сказал: Давненько, давненько вы к нам не заходили». Автор, невесело улыбнувшись, сказал: «Вот и я. Надеюсь, вы успели достаточно хорошо отдохнуть от моих визитов». Оба помолчали. Автор встал. «Садитесь, пожалуйста, сказал ему Зернов,— приветствую вас, как говорится — добро пожаловать». Автор отошел к двери и оттуда сказал: «Здравствуйте. Можно?» После этого он отворил дверь, вышел и медленно закрыл дверь за собой. «Да!» — громко сказал Зернов, оставшись один. После этого в дверь снаружи постучали. Зернов снял телефонную трубку и начал с кем-то разговаривать. Потом он положил трубку и телефон зазвонил, прозвонил два раза и умолк.

«Да,— подумал Зернов, сидя за столом и глядя на закрытую дверь,— и на самом деле обидно, что получилось гак. Если бы знать... Но кто мог знать?»

Это «кто мог знать» относилось, пожалуй, не только к автору с его рукописью, но и ко многому другому. В том числе и к телефонному разговору, состоявшемуся только что, о котором, как и обо всем прочем, заранее известно было, что он состоится.