Человек быстрее или медленнее привыкает ко всему, чаще — достаточно быстро. Это прекрасная черта, иначе он давно уже вымер бы как вид. И еще есть у человека одна неплохая черта: отношение к чудесам. Тут он придерживается крайностей и уж либо видит чудо и в том, что легко можно объяснить при помощи простой логики, ибо не усматривает его даже там, где логика, послушно заложив руки за спину, отступает в сторонку. Но, не сумев объяснить, человек все равно привыкает, как привыкают к аксиомам,— и удивляется, что можно предполагать какой-то другой порядок вещей.

Так и Зернов успел уже привыкнуть, точно таким же образом, как делали это миллионы и миллиарды возвращающихся до него. Привык без особых треволнений, потому что насчет смысла новой жизни он был спокоен, не видя в ней никаких подвохов, а по остальным поводам нечего было и волноваться: ничто от него не зависело, порядок вещей был твердо установлен и неизменен.

Но вот сегодня оказалось, что и Вторая эта, заранее и строго расчисленная жизнь способна была подбрасывать какие-то неприятные сюрпризы (как то, что услышал он о Наташе и Сергееве) и заставляет как-то по-новому оценивать то, совершенное ранее, в жизни Первой, что казалось нормальным, само собою разумеющимся и уж во всяком случае не способным омрачить состояние его духа даже при неизбежном сейчас повторении. Так получалось с автором, с которым, если подумать, в свое время можно было поступить и по-другому, что дало бы возможность чувствовать себя сейчас совершенно иначе; так же получилось и с тем телефонным разговором, за которым сейчас должны были последовать действия.

Должны были, да; и поэтому Зернов сейчас убрал бумаги в стол, повернул ключ и вышел в соседнюю комнату. Там он сказал Сергееву: «Спасибо, машину я поставил на старое место». Сергеев кивнул, улыбнулся, вынул из кармана ключи от своей машины и протянул Зернову. «Спасибо»,— сказал еще раз Зернов, взял ключи и вышел.

Зернов рулил небрежно, заранее зная, что ничего с ним не случится, потому что в первом бытии поездка эта прошла гладко, без малейшей помехи. Хотя погода стала портиться, пошел дождик, асфальт намок, а резину Сергеев сменил только позавчера, и сейчас она была совершенно лысой — до первого инспектора,— несмотря на все это, ничего случиться не могло, хоть возьми и брось совсем баранку: максимум того, что может произойти,— машина, предоставленная себе самой, сразу развернется и поедет багажником вперед, как ей и полагалось бы в обратном течении времени и как мешало ей ехать человеческое сознание и лежавшие на руле руки, повиновавшиеся сознанию. Но и тогда ничего не случилось бы, и сейчас не случится. Все предопределено.

Предопределен вон тот поворот впереди. Там Зернов вовремя увидит камень и плавно шевельнет баранкой, чтобы не попасть на камень колесом — иначе на такой дороге могло и занести. Потом? Что-то будет потом. Ах, да. Потом его обгонит спешащий куда-то «универсал», водитель его, обгоняя, краем глаза скользнет по Зернову, а Зернов подумает, что слишком уж тот рискует, и хорошо еще, если для такой спешки есть повод, но, может быть, ездок просто лихачит и обгоняет больно уж опасно; почти в притирку, хотя дорога свободна... Да, это случится через несколько минут. Интересно: чем ближе подходит событие, тем лучше, со всеми деталями, воскресает оно в твоей памяти. Да, это будет через несколько минут — нет, теперь уже секунд, кажется.