Он думал это уже на автобусной остановке, куда вернулся точно в нужное время. Ада приехала, естественно,— куда ей было деваться, как и ему? Они неторопливо пошли по лесу к своему местечку. На этот раз Зернов не стал создавать их особый мир. Не было этого мира, были реальные люди: Наташа, Ада, он сам, были их неустройства и беды, о них-то и надо было думать, а не укрываться за стенами воображения и безразличия.

Они достигли наконец того самого убежища, языческого капища любви — как со смехом окрестил его Зернов в той — Первой, легкой жизни. Да, как ни странно — легкой, потому что легко — не знать будущего, просто прекрасно... Тут было уже сыровато и не так уютно, как во время первых свиданий, что же удивительного: лето кончилось, стояла весна. Тогда, в Первой жизни неуют не остановил их. Значит, не остановит и сейчас? Ах, как хорошо было бы, если бы хоть что-нибудь могло их остановить, похоже, такая мысль родилась одновременно у обоих любовников. Ада смотрела на Зернова улыбаясь, но улыбка казалась мертвой, в ней не было содержания, а глаза выражали то ли жалобу, то ли обиду, словно он обманом завел ее сюда, перехитрил, хотя на самом деле все было совершенно не так... Потом, словно не понимая, словно помимо своей воли — а так оно и было по сути дела,— Ада стала расстегивать пуговицы плаща, он — тоже. «Слушай, пойми... Я не хочу!»—услышал Зернов. «Не хочу, не нужно, никому не нужно...» — «Я тоже,— честно ответил он, продолжая раздеваться,— это ошибка, нам незачем быть вместе, не обижайся, но меня просто не тянет к тебе!..» — и он обнял ее и прижал к себе. «Это ужасно,— в ее глазах были сейчас боль, ужас, отвращение,— это ужасно, это невозможно — то, что мы сейчас делаем...» Мысли были сегодняшними, все остальное — вчерашним, из Первой жизни, и они легли и обнялись, и тела их стали любить друг друга, а в глазах людей был ужас, потому что каждый совершал насилие и над другим, и над самим собой, но тела не желали повиноваться чувствам, Время управляло их движением.

Потом они снова шли к автобусу, шли куда быстрее, чем сюда,— потому, конечно, что и в тот раз торопились. Тогда им не терпелось ощутить друг друга; но и сейчас быстрый шаг соответствовал их настроению, им хотелось как можно скорее расстаться, не видеть друг друга, навсегда забыть — если бы они были в этом вольны. «Слушай... неужели нам придется пережить это еще раз, и еще раз, и еще?..» — «Боюсь, что да»,— ответил Зернов. Это невозможно, я не перенесу, я на себя руки наложу...» — «Если бы! — невесело усмехнулся он. — Но лучше и не пробуй, ничего не получится»,— «Все равно. Это невозможно! Ну придумай же что-нибудь, чтобы этого не было, ты же мужчина, придумай! Я возненавижу тебя совершенно, пойми, я уже сейчас ненавижу!» Зернов кивнул. Сам он не испытывал к Аде ненависти, но было чувство отталкивания, похожее на отвращение. «Что-нибудь попробую придумать,— сказал он,— но не уверен... Я давно уже об этом думаю. Пробуй и ты. Может быть, вместе у нас что-нибудь и получится».— «У нас вместе? — переспросила Ада. — Какие страшные слова! Не хочу их слышать. Ну почему все так? Мне ведь все время казалось, что я люблю тебя. И я по-прежнему полна любви, но вот... Но вот... Не понимаю, что происходит, что со мною делается, что со всеми нами делается!»

«Сознание,— сказал Зернов,— дух, он не хочет жить по указке, хотя бы и по указке Времени, он не живет старыми чувствами и оценками, не перестает приходить к новым.