«Как знать,— сказал Зернов.— Ведь всегда так: ничего не происходит до того самого момента, когда вдруг происходит».— «Придумай что-нибудь,— еще раз попросила Ада,— мне всегда казалось, что ты можешь придумать что-то такое... неожиданное. И обидно было, что ты делал что-то совсем не то. Почему?» — «Наверное, потому, что в той жизни мы не чувствовали так ясно разницы между своим духом и ходом жизни; казалось, что они разумно дополняют, подкрепляют и двигают друг друга. И понадобилось так явно ощутить разницу между одним и другим, чтобы понять, увидеть, что тогда мы на самом деле куда чаще подчиняли свой дух требованиям каждого дня, чем, наоборот, формировали этот день по велению своего духа. Теперь мы это понимаем. Да что толку?» — «Думай,— сказала Ада,— я в тебя верю, и чтобы что-то к тебе осталось, сделай что-нибудь такое, чтобы не повторялось, не могло повториться то, что было сегодня... И я тоже буду думать. Я тебе обязательно позвоню — я ведь все равно должна звонить тебе каждый день, ты же помнишь».— «Да,— сказал он,— будешь, я знаю. И я тоже буду тебе звонить, раз уж так оно и было тогда. Если мы что-нибудь придумаем, обязательно скажем друг другу».— «Я рада,— сказала она уже почти спокойно,— что не приходится тебе объяснять и доказывать. Ну почему тогда мы не остановились вовремя?» — «В тот раз,— сказал Зернов,— нам было хорошо все время, и никто не хотел останавливаться».— «Если бы и сейчас, то...» — «Нет,— сказал он,— сейчас это невозможно».— «Я знаю».

Они подошли к автобусу. Ада сразу села и уехала. Зернов поглядел вслед. Ему предстояло побыть здесь еще полчаса, до следующего автобуса, своего. Он не думал больше об Аде, думал о Наташе, о себе, о своей любви и о том, как мало его любовь может значить для вселенной с ее вселенскими проблемами и аргументами. Вселенские аргументы? — подумал он дальше. А что это вообще такое? Что такое — общечеловеческие проблемы? Человечество состоит из людей. Проблемы и аргументы Наташи, Ады, мои — разве в конце концов не из них слагается и общечеловеческое? Вертится какая-то мысль, но не могу никак ее ухватить, а в ней, кажется мне, и заключается что-то очень важное.

На душе было смутно и тоскливо, утро тянулось как-то нелепо. Зернов подошел к полке; иногда достаточно было взять хорошую, испытанную книгу, заставить себя заглянуть в нее — книга затягивала, тоска уходила, забывалось все, что мешало. Он постоял немного, тупо глядя на полку; сейчас она напоминала челюсть после хорошей драки, тут и там зияли пустые места, и того, что он хотел прочитать сейчас, тоже не было: ушло. Все меньше становилось в жизни того, к чему привык, возникали вдруг какие- то старые вещи, к которым приходилось приноравливаться заново, и было это неприятно.

Но он все не отходил от полки; наверное, в той жизни стоял так, придумывая, как разместить то, что предстояло принести — то, чего недосчитался сегодня. Сейчас мысли были другими. Он пытался поточнее вспомнить все, что обещал ему завтрашний день. Не вспоминая, можно было и ошибиться. Конечно, полной достоверности не было и в таких воспоминаниях по свежим следам: мы помним события не совсем так, а порой — совсем не так, как они происходили на самом деле, так что порой приходилось удивляться ходу событий, совершенно, казалось бы, неправильному по сравнению с их отпечатком в памяти.