– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.

– А о чем же? – удивился Бурцев.

– Ты самовольно используешь в нем мое имя.

– Тебе это не нравится?

– Представь себе, Дима, не нравится. У Варфоламеева из за этого неприятности.

– В чем же дело?

– Грозятся закрыть институт.

– А он в штаны наделал, я так понимаю?

Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.

– Да, он сильно обеспокоен.

– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.

– Непременно передам. И когда это великое событие случится? – насмешливо поинтересовался Введенский.

– Скоро, – пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.

– Слушай его, он знает, – произнес Бурцев. – У него слово и дело не расходятся.

– А вы крови не боитесь? – спросил Введенский.

– Кто боится крови, должен дома сидеть, – ответил Галаев.

Введенский почувствовал злость, этот парень по настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.

– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами? – спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.

Введенский увидел, как впервые за вечер лицо Бурцева посерьезнело. Он посмотрел на Введенского, затем вылил в свой стакан остатки виски и выпил.

– Ты думаешь, в таком деле мы обойдемся без крови. Когда по нам станут лупить из автоматов, я не считаю нужным погибать, словно кролик. Я намерен отстреливаться. И не только отстреливаться, а и переходить в атаку. И без Галаева и его ребят, это сделать не удастся. На это способны совсем немногие – идти вперед под автоматным огнем и видеть, как рядом погибают твои товарищи. – Бурцев вдруг наклонился к Введенскому и взял его за отворот пиджака. – Вот увидишь, то, что я тебе сейчас рассказывал, произойдет совсем скоро. И боюсь, даже раньше, чем ты думаешь. Ты понял меня?

Слова Бурцева испугали Введенского, он вдруг ясно представил себе эту картину: идут в атаку люди, и каждый их шаг вырывает из их рядов то одного, то несколько человек. Так все и будет, это похоже на пророчество. Бурцев никогда не выступал в роли пророка, но на этот раз она кажется ему удалась. Но что он, Введенский, может сделать в этих обстоятельствах? Он должен себя как то защитить, уберечь от всеобщего кровавого безумия, о котором так настойчиво мечтают эти люди.

– Я не знаю, Дима, прав ты или нет, но я настоятельно тебя прошу: не используй в своих пропагандистских материалах мое имя. Я тебе такое право не давал. И вообще я не желаю участвовать во всем этом безумии. Я ученый, а не революционер.

– Ты можешь быть кем хочешь, хоть поваром, но ты уже завяз в этом деле по макушку, – пожал плечами Бурцев. – Неужели ты этого не понимаешь?

– Не понимаю, – пробурчал Введенский. – И не желаю понимать. Зато я вижу, ты зачем то упрямо хочешь втянуть меня в свои игры.

– Хочу, чтобы ты не только писал об истории, а делал бы ее своими руками. Разве это не благородная цель.

Введенский понял, что спорить на эту тему дальше бесполезно. Бурцев всегда отличался упрямством, а в последнее время это качество в нем многократно усилилось. Лучше просто по возможности держаться от него подальше. Это самое благоразумное, что он может сделать при нынешних обстоятельствах.