— Интересно, куда она уезжает? — подумал вслух Джонни.

— Понятия не имею, — раздраженно ответил Коллиер.

— Она, должно быть, ездит очень далеко, если покрышки так износились. Интересно…

И тут началось снова.

— Не отсылай меня, — сказала она.

Джонни схватил Коллиера за руку.

— Это оно? — спросил он.

— Пока не знаю.

— Тьма, тьма, пусти меня на волю, какой кошмар царит на этих берегах, как тяжко, тяжко.

Коллиера передернуло.

— Это оно, — подтвердил он.

Джонни спешно опустился на колени перед кроватью и принялся слушать.

— Вдохнуть мне дайте, молю своих отцов спасти меня из океана боли, прошу, избавь меня от этого пути.

Джонни пристально вглядывался в напряженное лицо Энн. Ее, казалось, снова терзала боль. И еще это было не ее лицо, вдруг понял Коллиер. Выражение лица было не ее.

Энн сбросила одеяло и затряслась, ручьи пота заливали лицо.

— Гулять по берегу оранжевого моря, в прохладе, бродить по ярко-розовым полям, в прохладе, по молчаливым водам плыть, в прохладе, скакать по пустошам, в прохладе, верни меня, отец моих отцов, Рьюио Гклеммо Фглуо!

Потом она замолкла, если не считать тоненьких стонов. Пальцы впивались в простыню, а дыхание было тяжелым и неровным.

Джонни выпрямился и посмотрел на Коллиера. Оба не произнесли ни слова.

Они сидели втроем вместе с Клейнманом.

— То, что ты говоришь, совершенная фантастика, — не верил доктор.

— Послушай, — сказал Джонни, — Давай рассмотрим факты. Первое: неудержимая тяга к соли, какой при нормальной беременности не бывает. Второе: холод и то, как тело Энн адаптировалось к нему, то, как она за считаные минуты излечилась от воспаления легких.

Коллиер сидел, молча глядя на друга.

— Так вот, — говорил тот, — сначала соль. Энн приходилось пить много воды. Она набрала вес, который стал угрожать ребенку. И что же произошло? Ей больше не позволено пить воду.

— Не позволено? — переспросил Коллиер.

— Дай мне закончить. Что касается холода, впечатление такое, что это ребенку требовалась прохлада, и он вынуждал Энн терпеть холод, пока не понял, что, добиваясь таким образом удобства для себя, ставит под угрозу сам сосуд, в котором обитает. И вот он исцелил этот сосуд от пневмонии. И приспособил его к холоду.

— Ты говоришь так, словно… — начал Клейнман.

— Воздействие сигарет, — не прерывался Джонни. — Как ни крамольно это прозвучит, доктор, но Энн могла бы курить понемногу, не подвергая особой опасности себя или ребенка. Возможно, конечно, что она сама решила бросить курить из-за беременности. И все-таки скорее это ребенок негативно реагировал на никотин и, в некотором смысле, запретил ей…

— Ты говоришь о ребенке так, — раздраженно перебил Клейнман, — словно он указывает матери, как ей себя вести, а не является беспомощным, полностью от нее зависящим существом.

— Беспомощным? — только переспросил Джонни.

Клейнман не стал спорить. Он сжал рот, раздраженно признавая правоту товарища, и нервно постучал пальцами по столу. Джонни подождал секунду, убедившись, что Клейнман сказал все, и продолжил:

— Третье: отвращение к музыке, которую она когда-то любила.