«Но почему? Там только холод и лед…»

    «Температура не имеет значения. Там вода. Большие массы замерзшей воды».

    Антарктида! Дьявол, Антарктида! Литвин в отчаянии прикусил губу. Это было последним ударом; даже покинув Корабль, с Южного полюса не сбежишь. Нужен транспорт, что-то вроде «грифа», быстрое, надежное… Если б он мог справиться с модулем!

    Йо обняла его, прижалась щекой к щеке, и отчаяние отступило. Ее аромат был словно глоток целительного бальзама.

    – Спи, девочка, спи, – шепнул Литвин.

    – Ты забыл, что фаата не спят. – Ее дыхание щекотало ухо. – Это земной обычай. Мы восстанавливаем силы в т’хами.

    Он улыбнулся.

    – Если не будет т’хами, ты, наверное, вспомнишь о сне.

    – Нет, не вспомню. Не хочу! Сон – потерянная жизнь, а она и так коротка, слишком коротка.

    – Но я не могу обходиться без сна, – сказал Литвин. – Что же ты будешь делать в это время?

    Теплые губы Йо коснулись шеи.

    – Смотреть на тебя… думать о тебе… ждать…

    Веки Литвина сомкнулись. «Корабль, – окликнул он, уплывая в сны, – Корабль…» – «Слушаю». – «Ты говорил о соглашении с людьми. Фаата будут его выполнять?»

    Ответом были тишина и чувство горечи, будто Корабль оплакивал весь обреченный на погибель род людской. Смутные картины явились Литвину: он видел, как превращаются в пыль земные крейсера, заатмосферные доки, обсерватории и станции, как полыхают города и мечутся людские толпы среди обгоревших остовов зданий, как расцветает багровый фонтан над Лунной базой, как рушится привычный мир. Боевые модули фаата висели в небе, выплескивая струи пламени, курились дымом руины, и по засыпанной пеплом земле тянулись колонны невольников, бесконечные, как шествие изгнанных пожаром муравьев. И сам он, Павел Литвин, брел в одной из этих колонн, согнувшись под грузом скорби. Тхо, частично разумный, упустивший свой шанс…

    * * *

    В пятиугольной камере они просидели больше суток, питаясь скудными запасами армейского рациона и почти не разговаривая. Макнил большей частью дремала, то ли потому, что на нее еще действовал сонный газ, то ли страшась случившихся с ней изменений и не желая ни думать о них, ни возвращаться к реальности. Йо тоже была не в лучшей форме; личико ее осунулось, глаза потускнели, и теперь она походила на фею, лишенную магического дара каким-то недобрым колдовством. Возможно, она яснее Литвина понимала всю безнадежность ситуации: или они умрут в этом тесном отсеке, или, гонимые жаждой и голодом, выйдут из своего убежища – с тем же фатальным результатом. Кажется, Йо страшилась смерти. Человека, обреченного на нее, утешает и поддерживает память; перебирая жемчуг побед и удач, порывов страсти и детских радостей, легче смириться с неизбежным. Йо вспоминать было нечего, кроме любви, краткой, как взмах ее ресниц.

    Литвин, стараясь отвлечься, следил за пространством через видеодатчики Корабля. Звездолет пришельцев двигался с огромной скоростью, и Солнце росло час за часом, превращаясь из желтого теннисного мячика в ослепительный золотистый шар, царивший в середине Вселенной. Привычное зрелище для астронавта, которому Солнце являлось во многих и разнообразных видах – от устрашающего косматого светила Меркурия до скромной лампады, висевшей над Поясом Астероидов. Справа от Солнца сияла звезда, самая яркая в небесной сфере, распавшаяся через сутки надвое, и это тоже было знакомо: момент, когда расхождение Земли и Луны замечалось невооруженным глазом.