– Особенно не разживешься, – ответила Фиби, – холодный каплун, немножко варенья, пирог с олениной и со всякими приправами, да еще пара караваев хлеба – вот и все.

– Ну, на худой конец и это сойдет! Прикрой‑ка свою стройную фигурку плащом, доложи в корзину пару тарелок и полотенец – у них ведь там нет ничего, снеси туда каплуна и хлеб, пирог пусть останется мне и этому солдату, а вместо хлеба будет у нас корка пирога.

– Ладно, – согласилась Фиби, – тесто для пирога я сама готовила, корка толстая, как стены башни Прекрасной Розамунды.

– Значит, две пары челюстей ее не сразу перегрызут, – сказал егерь. – А что там есть выпить?

– Только бутылка аликанте, да еще бутылка белого вина, да глиняный кувшин водки, – ответила Фиби.

– Забери бутылки в корзину, – сказал Джослайн, – не лишать же баронета вечернего стаканчика, и лети в хижину, как птица. На ужин хватит, а утро вечера мудренее. Что это? Мне показалось, будто этот парень косится на нас… Нет, он только глазами ворочает – видно, задумался. Глубоко задумался! Все они больно уж глубокие! Ну, а этот‑то, черт возьми, бездонный, не знаю уж, измерю ли я его глубину до рассвета! Ну, беги, Фиби!

Но Фиби была сельская кокетка, она понимала, что положение Джослайна не давало ему возможности должным образом ответить на вызов, и шепнула ему на ухо:

– Ты как думаешь, друг нашего баронета, Шекспир, и вправду изобрел все те дурные штуки, о которых говорил этот господин?

Шепнув это, она побежала прочь, а Джолиф, погрозив ей пальцем в знак того, что рассчитается с ней, пробормотал:

– Беги‑ка, Фиби Мейфлауэр, никогда по траве Вудстокского парка не ступала нога легче твоей, никогда здесь не было сердца простодушнее твоего. Ступай за ней, Бевис, проводи ее к нашему господину в мою хижину.

Огромный пес, как слуга, получивший приказ, последовал за Фиби через холл, сначала лизнув ей руку, чтобы дать знать о своем присутствии, а затем пустился рысью, поспевая за легким шагом той, которую он охранял и которую Джослайн не без основания превозносил за ее живость. Пока Фиби и ее страж пробираются по лесной просеке, мы вернемся в замок.

Индепендент как будто вернулся с небес на землю.

– А девушка ушла? – спросил он.

– Ушла, видите ли, – ответил егерь. – Да, ушла.

А если у вашей милости есть еще распоряжения, вам придется довольствоваться мужской прислугой.

– Распоряжения… Гм… Думаю, что девушка могла бы немножко подождать, – сказал солдат, – у меня было серьезное намерение наставить ее на путь истинный.

– Ну что ж, сэр, – ответил Джослайн, – в воскресенье она придет в церковь, и если вашему солдатскому преподобию будет угодно опять разглагольствовать, она воспользуется вашими поучениями вместе со всеми прихожанами. Но здешние девушки наедине проповедей не слушают… А что вам угодно сейчас? Не хотите ли осмотреть другие комнаты и остатки столового серебра?

– Гм.., нет, – сказал индепендент, – уже поздно, и темнеет… Ты можешь раздобыть нам постели, приятель?

– Раздобуду такую, какой у тебя в жизни не бывало, – пробормотал егерь.

– И дров для очага, и свечу, и скудной пищи Для удовлетворения грешной плоти? – продолжал солдат.

– Непременно, – отвечал егерь, выказывая благоразумное рвение угодить этой важной особе.

Через несколько минут на дубовом столе появился огромный подсвечник. Внушительный пирог с олениной, приправленной петрушкой, был водружен на чистую скатерть, фляга водки и кувшин эля послужили достойным добавлением.