Баронет тем временем продолжал, бросив насмешливый взгляд сначала на племянника, потом на дочь:

– Полагаю, мне не нужно объяснять мистеру Маркему Эверарду, что в наши намерения не входит принимать его или даже предложить ему присесть в этой убогой хижине.

– Я с огромным удовольствием буду сопровождать вас в замок, – сказал молодой джентльмен. – Я было решил, что вы уже вернулись туда к вечеру, но побоялся обеспокоить вас. Если вы позволите мне, дорогой дядюшка, проводить вас с кузиной обратно в замок, поверьте, это будет самое большое благодеяние, каким вы когда‑либо меня одаривали.

– Вы меня совсем не так поняли, мистер Маркем Эверард, – ответил баронет, – в наши намерения не входит возвращаться в замок сегодня, да и завтра тоже, клянусь матерью божьей! Я хотел только почтительнейше сообщить вам, что в Вудстокском замке вы найдете тех, чье общество вам подходит более и кто, без сомнения, окажет вам гостеприимство, чего я, сэр, в нынешнем своем изгнании не могу предложить лицу, занимающему такое положение.

– Ради всего святого, – сказал молодой человек, обращаясь к Алисе, – объясните мне, как следует понимать эти загадочные речи?

Для того чтобы предотвратить взрыв родительского гнева, Алиса с трудом заставила себя ответить:

– Нас выгнали из замка солдаты.

– Выгнали.., солдаты? – в изумлении воскликнул Эверард. – Но для этого нет законных оснований!

– Никаких, – ответил баронет тем же тоном едкой иронии, который он усвоил с начала разговора, – или, пожалуй, это столь же законно, как и все, что делается в Англии уже более года. Вы, сэр, сдается мне, занимаетесь или занимались изучением законов и упиваетесь своей профессией, подобно тому как мот, женившись на богатой вдове, упивается наследством ее мужа. Вы уже пережили те законы, которые изучали; умирая, они, без сомнения, оставили вам наследство – какие‑то объедки, только чтобы соблюсти приличия, несколько милосердных строгостей, как нынче говорят. Вы человек вдвойне заслуженный – вы носили мундир и патронташ вместе с пером и чернилами; вот только не слышал я, читаете ли вы нравоучения.

– Думайте и говорите обо мне что вам угодно, сэр, – ответил Эверард с покорностью, – но в наше трудное время я руководствуюсь своей совестью и указаниями отца.

– Да ты еще о совести толкуешь! – воскликнул старый баронет. – Тут уж за тобой надо в оба глядеть, как говорит Гамлет. Пуританин особенно ловко надувает, когда ссылается на свою совесть, а уж что до твоего отца…

Он хотел продолжать в том же оскорбительном тоне, но молодой человек, перебив его, твердо сказал:

– Сэр Генри Ли, вас всегда считали человеком благородным… Поносите меня как угодно, но не говорите про моего отца того, чего сын не должен слышать и за что не может наказать обидчика своей рукой. Наносить мне такую обиду – все равно что оскорблять безоружного или бить пленного.

Сэр Генри помолчал; слова Эверарда, по‑видимому, оказали свое действие.

– В этом ты прав, Марк, будь ты даже самый фанатичный пуританин, какого изрыгнула преисподняя на погибель несчастной стране.

– Думайте что вам угодно, – ответил Эверард, – но я не могу оставить вас под кровлей этой жалкой лачуги. К ночи будет гроза; разрешите мне проводить вас в замок и выгнать оттуда незваных гостей.

У них нет – во всяком случае, пока еще нет – законных прав. Я ни на минуту не задержусь там после того, как они уберутся, только вручу вам послание отца моего. Не отказывайте, во имя той любви, которую вы когда‑то ко мне питали.

– Верно, Марк, – твердо, но с горечью ответил ему баронет, – ты говоришь правду… Действительно, когда‑то я тебя любил.