«Говорят, что лучшие умирают молодыми, — сказал он. — Может быть, и так. Но подлинно великие живут долго и плодотворно. Но тем больнее, когда они покидают нас».

III

Грешен, я испытывал великий соблазн на этом и завершить наш с вами сегодняшний разговор. Потому что если о самом Саймаке у нас до сих пор действительно почти ничего не было написано, то о его книгах — довольно много. А попытаться в одной статье объять все его книги, все заключенные в них идеи, поговорить о художественных особенностях его мира — задача, в принципе, невыполнимая. Судите сами. В свое время братья Стругацкие написали превосходное предисловие к роману, «Все живое…». И хотя там почти ничего не сказано о личности писателя, о его жизни; ровно столько же — о его стилистике или, скажем, поэтике; тем не менее, Стругацким понадобился почти печатный лист, чтобы поделиться рассуждениями (и очень интересными рассуждениями!) лишь о некоторых идеях книги. А ведь нынешний двухтомник включает шесть романов! И попробуй-ка поговорить о каждом из них! В то же время в различных статьях, послесловиях и предисловиях к выходившим до сих пор сборникам Саймака о его идеях сказано немало. И пусть далеко не со всем можно согласиться, однако не начинать же сейчас дискуссии — тем более с оппонентами, высказывавшимися порой два десятка лет назад; да и вообще послесловие — не полигон для полемики.

И все же о некоторых сторонах творчества Клиффорда Саймака я не могу не сказать. О том, что так или иначе проступает во всех его книгах — или, по крайней мере, в подавляющем большинстве.

Как я уже говорил, литературный успех пришел к Саймаку не сразу. Первые публикации остались почти незамеченными. Хотя — именно почти. Ибо находились и придерживающиеся противоположного мнения читатели — причем такие, с чьим мнением трудно не считаться.

Представьте себе такую картинку. Возле одной из бруклинских школ стоит двенадцатилетний подросток и упоенно пересказывает окружившим его и напряженно внимающим одноклассникам только что прочитанный и покоривший воображение фантастический рассказ. Этим рассказом был дебют Саймака — «Мир красного солнца». А школьником — юный Айзек Азимов. И не стоит делать слишком большой скидки на детское восприятие — много десятилетий спустя Азимов признавался, что и по сей день относится к «Миру красного солнца» с трепетной нежностью.

Но так или иначе, а подлинную славу принес Саймаку все-таки лишь «Город» — странный, почти бессюжетный роман; бессюжетный, по словам Роберта Хайнлайна, в том смысле, в каком бессюжетна история. И это действительно история — панорама грядущего человеческого (и не только человеческого) рода. Написанный со стэплдоновским размахом, а может быть — и не без влияния У. Олафа Стэплдона, но в отличие от «Первых и последних людей» рассматривающий историю все-таки на уровне отдельных человеческих (и нечеловеческих) существ, а не на уровне масс и цивилизаций, «Город» в числе прочих содержал в себе одну идею, ставшую впоследствии для Саймака едва ли не главной. Во всяком случае — одной из неизменно присутствующих в любой его книге. Она может принимать любые формы — горестного недоумения, тоски, гневного обличения или пламенного манифеста, но в том или ином виде наличествует всегда.

Это мысль о толерантности как необходимом свойстве человеческого сознания. Я бы даже сказал, сверхтолерантности — полном приятии права на существование любых иных взглядов, позиций, норм жизни и поведения, внешних обликов и всех остальных жизненных проявлений. Это полное отсутствие ксенофобии в любой, даже самой что ни на есть зачаточной степени. И в то же время — ни в коей мере не ксенофилия.