И в то же время — ни в коей мере не ксенофилия. не стремление предпочесть чуждое своему, не жажда раствориться в чужом, а умение всегда сохранить себя, собственную систему ценностей, лишь обогатив их чуждым восприятием, знанием и пониманием. Для художественного исследования этого постулата Саймак неизменно использует распространенную в фантастике и словно бы специально для этой цели придуманную тему Контакта, понимая под этим, по определению Стругацких, «…непосредственное соприкосновение человечества с иной, безразлично какой, но только внечеловеческой цивилизацией». Добавлю лишь, что человечество может участвовать в Контакте персонифицированно — даже одним-единственным человеком, например. Разумеется, то же самое справедливо и по отношению к иной цивилизации.
Так вот, с кем бы ни вступали в Контакт герои Саймака — это всегда стремление ко взаимопониманию и взаимообогащению. В максимуме это метафорически выражается совмещением сознаний, подсадкой разума представителя той, иной цивилизации в человеческий мозг. Именно таким подселенцем является Джонни в мозгу Эшера Саттона в романе «Снова и снова» или Розовый в мозгу Шепарда Блэйна в романе «Что может быть проще времени». Но разве можно отнести Саттона или Блэйна к категории нелюдей.
По-моему, это очень американский взгляд на мир — взгляд, который неизбежно должен был рано или поздно возникнуть в стране, чей народ сложился в результате вавилонского смешения наций, рас и культур. Сформироваться постепенно, исподволь, ибо возникни он сразу — и не нашлось бы в американской истории места ни рабству, ни расизму, ни кровавым войнам с индейцами… Но сразу ничто не возникает. Удивительно скорее другое — понадобилось всего две сотни лет национальной истории, чтобы этот взгляд нашел себе ярких выразителей. И Саймака в том числе. С умелым радением поднаторелого в разведении капризных роз садовника Саймак пестовал и взращивал — в себе, в героях своих, в своих читателях — это сверхтолерантное мироощущение. И, пожалуй, вершинным проявлением его стала «Пересадочная станция», может быть, самый любимый мой саймаковский роман. Однако и для толерантности существует граница, которую не дозволено преступать. Граница нравственная. Допустимы любые различия, но не может быть допущено зло.
Впрочем, как только речь заходит о добре и зле, так сразу же с твердой почвы позитивистских концепций приходится ступать в зыбкую область духа и веры, а значит — неизбежно обращаться к проблемам религии. Саймак никогда не был человеком религиозным — скорее уж его можно было бы назвать агностиком. Однако вопросы веры занимали его очень глубоко. Приглядитесь повнимательнее хотя бы к фигуре отца Фланагана в «Что может быть проще времени», персонажу вроде бы чисто эпизодическому, — и противоречия, соединившиеся в этом человеке, сразу покажут вам, что я имею в виду. А каким пиршеством для теологических размышлений выступает «Выбор богов» с его проблемами души и одушевления, с его богоискательством и богосозиданием… И ведь это — лишь два примера из длинного ряда подобных. В то же время связанные с верой, религией, добром и злом проблемы — предмет особого (и весьма пространного!) разговора, завести который нам с вами сегодня не удастся при всем желании.
Но об одном аспекте этих многогранных проблем мы все-таки чуть-чуть поговорим. Любопытная деталь: Саймак даже в любой борьбе со злом всегда стремится не к компромиссу — нет! — но к тому, чтобы избежать открытой конфронтации. Нет в его душе места тезису «кто не с нами, тот против нас!» или «если враг не сдается — его уничтожают». Наоборот, если борьбы можно избежать — ее нужно избежать. Независимо от того, есть у тебя шансы одержать в этой борьбе победу или ты заведомо обречен на поражение. То есть конфронтация одинаково нежелательна как с позиции слабости, так и с позиции силы. |