Пол забыл даже о существовании фотографии. Но в глазах Лены эти красивые черты, выразительный взгляд, волосы, лежащие мягкими волнами, и прежде всего надпись под портретом — нежная и в то же время говорившая об определенных правах — мгновенно сделали его самым дорогим достоянием Пола.

Даже вздоха не вырвалось из груди Лены, но в ее неподвижности, в оцепенелом лице, которое точно застыло — лишь подергивались уголки рта, — таилось безмерное горе. Наконец она вложила фотографию в бумажник, а бумажник — во внутренний карман пиджака. Затем она надела пиджак на плечики, повесила в шкаф и ушла на кухню. Там она облокотилась о доску камина, прикрыла глаза и отвернулась к стене.

Все последнее время она боролась со страхом, что положение, в которое она себя поставила, постыдно и немыслимо. Но никогда она не думала о такой возможности, тривиальной и все же неожиданной, разом убившей все ее надежды. Лену бросало в дрожь при воспоминании о бессмысленной борьбе с самой собой, о жалком своем малодушии. Как это глупо — принять благодарность за иное чувство! Еще немного, и она выставила бы напоказ трагедию своей жизни, но теперь она уже ничего ему не скажет. Никогда. Бесконечно униженная, она закрыла глаза, вновь во власти знакомых чувств — ненависти к себе и стыда. Сопоставляя себя, долго тащившуюся по житейской грязи, с ангелоподобным созданием, связывавшим свою судьбу с Полом, она подумала — умереть бы сейчас, немедленно, чтобы страшная боль, сдавливавшая ей грудь, поторопила конец.

Не помня себя от отчаяния, Лена долго стояла неподвижно. Потом огромным усилием воли стряхнула с себя оцепенение, отбросила волосы со лба и присела на скамеечку. Глаза ее были сухи. Сжав губы, твердо решив не идти ни на какие компромиссы, она обдумывала, как быть дальше. Минуты бежали за минутами, и вдруг ее смятенный ум нашел решение. Иного выхода нет. Так она и поступит, чего бы это ей ни стоило. Ей хотелось бежать, забиться в какую-нибудь дыру, вытравить все из памяти. И, съежившись на скамеечке, она принялась намечать план действий.

Глава XII

В понедельник, двадцать первого февраля, на первой полосе «Хроники» появилась первая из статей Данна о деле Мэфри.

Вопреки своим привычкам — Данн обычно вставал поздно и не торопился выйти из дому — он на этот раз рано пошел в «Хронику». На панели мальчишки выкрикивали заголовки статей, размахивали специально отпечатанной Мак-Ивоем рекламой. Услышав эти крики и увидев фамилию Мэфри, набранную крупными буквами и колышащуюся на ветру, Данн почувствовал, как от радостного возбуждения по телу его побежали мурашки. Он был не слишком тщеславен и не питал особых иллюзий на счет своей профессии, но твердо верил, что газета должна обо всем говорить и в умелых руках может стать большой силой. «Ну вот, нарыв вскрыт, — размышлял он. — Это явится хорошенькой встряской».

Когда он пришел в редакцию, Мак-Ивой был уже там — они решили вместе работать над этой серией статей, — и Данн, естественно, поделился с ним своими мыслями:

— Хотелось бы мне посмотреть на рожу Спротта… и Дейла, когда они увидят, что им подано к завтраку.

Мак-Ивой был настроен менее восторженно. Он с довольно мрачным видом пожал плечами.

— Теперь мы влезли в это дело по самые уши. Будем молить Бога, чтобы все сошло благополучно.

За день ничего особо существенного не случилось. Несколько киоскеров по телефону затребовали еще две-три сотни экземпляров газеты. И все они были распроданы. Отправившись в ресторан обедать, Данн видел, что на улицах, в трамваях — всюду люди читают его статью.