Адель провела рукой по щеке Джереми.

– Вы меня гладите по щеке, как ребенка… вы что, чувствуете себя виноватой, потому что ошиблись насчет меня?

Адель посмотрела в глаза Джереми и молча улыбнулась. Тогда он убрал ее руку и глубоко вздохнул.

– Я знаю, что вы хотите мне сказать, даже если вы сами не находите слов или сил сказать это вслух. К полудню мы въедем в одну деревушку, там будет автобусная станция, я видел вчера на карте. Там вы меня и высадите. Не беспокойтесь, со мной ничего не случится. Найду подработку в автомастерской или еще где, а когда накоплю достаточно денег, куплю себе старенькую машинку и продолжу мое путешествие. Не делайте такого похоронного лица. Мне было с вами хорошо, даже этот завтрак на корабле был не так уж и плох. И каждый раз, когда вы будете замечать в небе маленький самолет, будете вспоминать обо мне. А я, каждый раз, как буду проезжать мимо фермы, буду думать о вас. Иногда, на поворотах, буду представлять, что вы сидите рядом со мной. Может быть, я даже буду с вами разговаривать. Другие водители будут думать, что я не в своем уме, раз болтаю сам с собой, а мне будет приятно, потому что эта сумасшедшинка у меня от вас. Это важно – хранить воспоминания о приятных моментах, которые мы прожили и которые уже не вернутся; когда мы помним о них, мы понемногу воруем время у вечности.

Адель посмотрела на него долгим взглядом.

– Ты кого-нибудь уже ждал? – спросила она. – Это очень важно – научиться ждать… Нам пора ехать, колесо отремонтировали, и у нас впереди еще несколько десятков километров.

Джереми хотелось так много всего обсудить с Аделью, прежде чем он выйдет из машины, но, как назло, он не мог вымолвить ни слова. Джереми не мог понять, что с ним творится и почему ему сейчас так больно. Он вспомнил, как влюбился в Камиллу с первого взгляда, как одним злополучным вечером он с колотящимся сердцем ждал, что она побежит ему навстречу и расцелует его у этого проклятого забора, а она просто помахала издали рукой. Джереми вспомнил, как однажды пришел в мастерскую отца, окликнул его и не дождался ответа. Вспомнил, как сильно ему не хватало внимания матери; но ни одно из этих болезненных воспоминаний не огорчало его так, как эти почти уже два часа вынужденного молчания рядом с Аделью.

Джереми прикрыл глаза, может, из-за яркого солнца, а может, потому, что не хотел смотреть на Адель, которую вот-вот потеряет. На подъезде к деревушке он вдруг понял, что чувствует не грусть – наоборот, в нем волной поднималось неведомое раньше тепло. Джереми любил женщину так, как еще никогда не любил, и даже если эта любовь была невозможной, даже запретной, она существовала. И никто не мог этого у него отнять. И молчал он просто потому, что не хватало слов, чтобы ей открыться. Да и что бы это изменило? Джереми полюбил ее очень рано, он еще слишком молод. Надо посмотреть правде в глаза: он – не тот мужчина, который нужен такой женщине, как Адель, хотя, возможно, она и нашла в его простоте что-то обнадеживающее, в то время как Джанни отрывал ее от реальности. Да и как ей помешать любить этого человека, который все же от нее ушел?

– Что-то ты замолчал, – заметила Адель, въезжая в деревушку. – О чем задумался?

– О вещах, которые люди не умеют делать, хотя ничто им не мешает этому научиться, как-то так.

– В самом деле, ничто не мешает учиться новому… ты собрался сделать карьеру джаз-музыканта или решил научиться играть на другом инструменте?

– Игра на органе в церкви была для меня лишь заработком.