Аппетитные на вид клёцки, которые Мартина жарила во фритюре, оказались из картофельной муки, и в них зачем-то был добавлен молотый миндаль. Колька жевал клёцки, не понимая, что ест, и главное, зачем он это ест. Картофельные зразы у Матильды начиняли брынзой, цыплят подавали фаршированными, свинину тушили с луком и яблоками, суп из курицы варили с макаронами и помидорами, котлеты готовили из пропущенных в мясорубку грибов, а оладьи – из тыквы с колбасой. Гастрономический ужас.

Польская бабушка заставляла Мартину готовить для него каждый день новые блюда, чтобы внук питался разнообразно. Кольке хотелось плеваться – и от разнообразия, и от бабушкиной липучей заботливости. Он ел только борщ и рыбу под польским соусом, но сытым чувствовал себя, лишь когда наедался до отвала пончиков в кафе за углом.

Через две недели пончики не лезли в горло. То ли дело мамины лепёшки, пресные, как мексиканские тортилья, сдобно-пышные, их можно есть с чем хочешь, хоть с вареньем, хоть с мясом.

– Арин, ты чего такая бледная? Ты завтракала?

– Завтракала. И обедала, и ужинала, твоя мама котлет нажарила, мы с Белым объелись. Ты зачем мне про этого маньяка… До сих пор вспоминать страшно! Я с убийцей жить не хочу, я с тобой хочу.

– Так я о себе и говорю! – жизнерадостно сообщил Колька. – Я насильника в тюрьме убил. Он всю камеру терроризировал. И над Валькой Галиевым издевался. А ещё отчима твоего, Жорика, я тоже… того. Он в гараже лежит, в яму упал, шею сломал. А знаешь за что? Он мамку твою убил, сам мне признался. Снотворным напичкал и в лесу закопал, а где, не помнит. Если Бог есть, он не осудит ни меня, ни тебя.

– А я на неё обижалась, что в приюте меня не навещала… Коль, нас с тобой летом в лесничество приглашают, у них там ручей с рыбой и баня. И флигель отдельный, и окна в яблоневый сад. Поедем?

– Ты на кухне потише говори. Мать моя знаешь чем забавляется? – Колька приставил к стене стакан, приложился к донышку ухом. – Вот чем!

– А что у меня слушать? Только музыку. Я сама с собой не разговариваю, я не сумасшедшая, – рассмеялась Арина. Забрала у Кольки стакан и приставила к стене.

Колька нетерпеливо ждал.

– Что там?

– Помолчи. Не мешай.

◊ ◊ ◊

– Алка, скажи, что ж мне делать-то? Мне жить без неё тошно, а она со мной почти не разговаривает. Не умеет прощать, носится со своими обидами.

– А кто её обижает-то? Ясно дело, не ты.

– Ты ж ничего не знаешь… Ваня мой страшной смертью умер, пчёлы его закусали. Я тогда умом повредилась, себя не помнила. Аринка меня в пансионат устроила, номер с верандой, кормили как в санатории. Навещала меня каждый день. А я напраслину на девчонку возвела. Она забывать не умеет, всё до последнего словечка помнит. Не любит она меня больше, Алка! Когда любят, обиду в душе не держат, не о себе, о других думают.

– А чего ты ей наговорила-то?

– Ал, не лезь в душу. Я жить не хочу, умереть хочу.

Бабушка плакала, Алла Михайловна её утешала, говорила, что всё пройдёт, «устанет она злиться-то, вот ведь девка упёртая, Колька мой такой же, вобьёт чего в голову, так не скоро выбьешь».