— А мне так и сказал, что дальше собачьего тренера не продвинусь, — понурился Димка.

— Чего так? Когда сказал?

— После того выезда с операми, по вызову. Меня как стажера взяли. Да говорил я вам.

—Не помню!

— И я не слышал…

— Короче, соседи позвонили, мол, в квартире на одной с ними площадке женщины и ребенок дурными голосами орут. Их режут, или пытают, или убивают. Приезжайте скорее. Мы приехали. В той квартире никто не открывает. Высадили дверь. А там две бабы, обе в лежку пьяные, с ними девчонка лет пяти. Все в кровище, в порезах. И ничего толком понять не можем, что произошло? Сами набрались или споили? Одна из баб связана, рядом кусок стекла в крови. Только к ночи разобрались, что к чему. Это дочка с матерью из-за мужика передрались и чуть не угробили друг друга. У молодой бабы горло порезано, у старой — вены. Оказалось, мамка хотела отбить мужа у дочки. Та ей горло чуть не до плешки раскроила, потом испугалась и себе вены повредила. Ну а девчонка, видя все, чуть не сдвинулась. Вызвали «неотложку», баб в больницу, а я решил проверить ванную, туалет и кухню. Ну и все, попал как лопух. Меня на кухне ротвелерша припутала. И за самые яйца…

— А как она там оказалась?

— Закрыли загодя. А я открыл. Ей плевать, виноват иль нет. Вцепилась, и все. Думал, с корнями вырвет. Ну, так-то загремел в больницу вместе с бабами теми. Врач меня осмотрел, посмеялся, наложил повязку и сказал, что случалось и хуже', а тут я отделался легким испугом. Мол, удивительно, как ротвейлерша не успела сжать челюсти, уж не попали ль вы в зубы к бабке с порезанным горлом? А то она до сих пор кричит: «Митя, голубчик, где ты?» Того зятя тоже Митькой звать! Тезка, чтоб ему пусто было…

— А как ты от собаки вырвался?

— Опера помогли. Так врезали, что медведь загнулся б. Я как чумной оттуда выскочил. А опера растрепались, теперь евнухом зовут. Захаров посоветовал впредь миску в штаны подкладывать для безопасности.

— Куда? Сзади или спереди? — хохотал Антон.

— А тетки живы иль поумирали? — спросил Илья.

— Обе проперделись. Зашили их, заклеили, заштопали, и через неделю я видел, как хахаль обеих домой забирал. Старая баба все порывалась за бутылкой слинять. Так мужик всем своим интимом клялся, что выпивон дома ждет. Вообще я вам скажу, бабы живучие, как кошки. Если б эти двое вот так уделали своего мужика, он враз бы помер, не дожил бы до «неотложки».

— А ребенок? С девчонкой что? — не унимался Илья.

— Ее соседи приютили, не отдали нам. Так она вместе с мужиком за бабами приехала.

— Ты откуда знаешь?

— В больнице их навещали вместе со следователем.

— И что?

— А ни хрена! Те бабы нас во всем обвинили. Мол, сами никого не вызывали. В помощи не нуждались. Обычная бытовая драка случилась, ничего особого, а вот мы им навредили — двери высадили. Теперь их ремонтировать придется, но за чей счет? У самих денег нет. Пусть милиция шевелится. Не то через суд заставят, в жалобах утопят!

— Ни хрена себе! — выругался Борька.

— Вот за это самое и получил я от Захарова. Мало было мне, дураку, с заклеенными яйцами ходить, так еще и дверь ремонтировал. Но с тех пор не ездим на бытовые вызовы, пусть сами алкаши разбираются.

— А мы вчера на вызове были. Ребенка достали из мусоропровода, — сказал Илья.

— Живого?

— Какой там? Мертвый, конечно. Чуть больше года. Опросили жильцов подъезда, никто ничего не видел, как всегда. Десятками лет на одной площадке живут люди, а друг друга не знают и не общаются.

— А ребенок чей? — не выдержал Борис.