Борька согласно кивнул.

— Ты скажи-ка мне, давно на деньги играешь?

— Не так уж, второй год.

— С этими, что приходили?

— Ну да!

— Говно они, а не кореша! Ты для них подстава, зелень, мошкара! Они с таких навар снимают и жиреют, а ты из-за тех козлов в зону загреметь можешь, а ходки бывают разными, иные длиной в жизнь. Стоит ли так платиться, врубись, пока не поздно, завяжи с падлами и подумай, как дышать стоит. Нынче ты не на ту стежку свернул. Рано скентовался с паскудами, уже легавые тебя засекали, ты у них на примете. Это хреново. Не спеши лажаться. Жизни еще не видел, а уже в дерьме вывалялся. Не стоит так. Не бери больше, чем схаваешь, не то сорвешься. Не сажай себе на шею гадов — сломаешься. Я уж давно этим отболел. И тебе не дам споткнуться. Тебе в честь дружить с крутыми? Но они мелкоту за кентов не держат. Постригут с десяток пацанов на бабки и жируют. А вы для них промышляете, шнырями при крутых дышите. А вот попробуй возникнуть к ним без навара! Они не дадут хамовку, даже окурком не поделятся.

Борька молча опустил голову, вздохнул на всхлипе, прижался к Герасиму.

— Общение тебе нужно? Так давай ко мне клейся, — погладил по голове.

— У тебя есть курево? — спросил Борька и, взяв пачку сигарет, вытащил из нее несколько, остальное вернул.

— Давно куришь? — спросил Герасим.

— Порядочно…

— С чего засмолил?

— С паханом погрызлись. С отцом. Он поддавал и махался с нами, со мной и с мамкой. Всякий день бухал. Одной бутылки на день не хватало. Отнимал у мамки деньги, даже когда совсем нечего было пожрать. Если отнять нечего, тут за нож иль за топор хватался. И за нами бегал. Мамку один раз совсем поймал. Свалил на землю в огороде, хотел ей голову отрубить, но я камнем швырнул, попал ему по башке удачно, он до вечера не мог встать, а мать меня ругала, мол, убил своими руками родного отца, даже плакала. А он, когда очухался, меня до ночи ловил, грозил повесить, даже петлю сделал, она до сих пор в сарае болтается на гвозде. Я с неделю домой не приходил, — шмыгнул носом Борька.

— У кого канал?

— Да у одного крутого — на чердаке.

— Там курить стал? — прищурился Герасим.

— Ага! Жрать хотелось…

— Чего ж не накормили тебя?

— На халяву кто даст? — отмахнулся пацан. — Вот тогда и пошел торгашей трясти. Сначала на рынке — по карманам. Бывало, ловили, тыздили до полусмерти, случалось везло. Но навар крутые забирали весь, до копейки. Перевернут кверху ногами, тряхнут разок, весь навар вывалится. Ни одной заначки не застряло. А на другой день поджопником снова на базар выкидывали. Не давали жрать, мол, голодный лучше пашешь. Так-то и приучился смолить. Табак голод глушит. Зато с прошлого года я перестал в козлах дышать. Не давал себя трясти, завел заначник. Враз зауважали. Перестали вламывать, стали звать за стол сыграть в карты.

— Ты хоть раз выигрывал?

— Да, бывало. Редко, но случалось.

— Эх, Борька! Ничего не изменилось, кроме метода. Завязывай ты с ними и забудь! Ситуация знакомая, старая. И конец предрешенный. Отлепись. Чем раньше, тем лучше.

— Они меня так просто не отпустят.

— Почему? — удивился мужик.

Мальчишка глянул и замялся.

— Это они заставили украсть у меня бабки?

— Так получилось.

— Задолжал? — понял Герасим.

— Да, — признался нехотя.

— Выходит, и теперь за тобой должок висит?

Пацан и вовсе сник, опустил голову.