Девушка вспыхнула.

— Что вы знаете об этом? Вы же иностранец. Вы ничего не знаете. С Лопецом покончено. Это понятно всем в Кордильере. Даже самому Лопецу. Это жадный, развращенный человек, и страна уже сыта им по горло.

Форестер провел рукой по подбородку.

— Может, она и права, — сказал он. — Положение Лопеца действительно шаткое. Дунь, и он повалится. За пять лет своего правления он довел страну до ручки, выжал из нее все, что можно, а в швейцарском банке накопил столько денег, что хватит на две жизни. Если дело дойдет до открытого столкновения, я не думаю, что он будет рисковать. Он попросту удерет. Он, разумеется, богатство и спокойствие предпочтет власти и опасности быть убитым каким-нибудь студентом, любителем пострелять.

— Лопец довел Кордильеру до нищеты, — сказала девушка и, гордо подняв голову, продолжала: — И когда мой дядя появится в Сантильяне, люди восстанут, и с Лопецом будет покончено.

— Это вполне вероятно, — согласился Форестер. — Народ любил вашего дядю. Я полагаю, вы подготовили почву для его прибытия?

Она кивнула:

— Демократический комитет борьбы все подготовил. Все, что теперь нужно, — это чтобы дядя появился в Сантильяне.

— А он туда может и не попасть, — сказал О'Хара. — Кто-то пытается помешать этому. Если это не Лопец, так кто?

— Коммунисты, — выпалила девушка с ненавистью. — Они не могут допустить, чтобы дядя опять пришел к власти. Они хотят Кордильеру для себя.

— Похоже на то, — сказал Форестер. — Лопец уже политический труп в любом случае. Так что остается Агиляр против коммунистов. Ставка — страна Кордильера.

— Они еще не вполне готовы, — сказала девушка. — У них нет достаточной поддержки среди населения. За последние два года они довольно искусно проникали в правительство, и если они добьются своего, то в одно прекрасное утро люди проснутся и увидят, что Лопеца нет, а на его месте коммунистическое правительство.

— Одна диктатура сменит другую, — сказал Форестер. — Неплохо придумано.

— Но сейчас они еще не готовы избавиться от Лопеца, — сказала девушка. — А дядя может разрушить их планы — он прогонит и Лопеца, и правительство. Он проведет выборы — впервые за девять лет. Вот коммунисты и пытаются помешать ему.

— Вы думаете, Гривас был коммунистом? — спросил О'Хара.

Форестер щелкнул пальцами.

— Разумеется. И это объясняет его последние слова. Он был коммунистом, сомнений нет. Латиноамериканского покроя. Когда он произнес «Вивака», то хотел сказать: «Вива Кастро!» — Его голос стал жестким. — И его дружки действительно могут быть здесь с минуты на минуту.

О'Хара вдруг резко повернулся и обратился к Родэ:

— А какова ваша роль, сеньор Родэ?

— Все в порядке, сеньор О'Хара, — сказал Агиляр слабым голосом. Мигель — мой секретарь.

Форестер оценивающе окинул взором фигуру Родэ.

— Скорее уж ваш телохранитель.

Агиляр сделал рукой жест, словно говоря — какая разница? и Форестер спросил:

— А почему вы обратили на него внимание, О'Хара?

— Не люблю людей с пистолетами, — коротко отрезал О'Хара. — Особенно тех, кто может оказаться коммунистом. — Он обвел взором помещение сарая. — Хорошо. Есть еще джокеры в колоде? Что вы о себе скажете, Форестер? Я вижу, что для простого американского бизнесмена вы неплохо разбираетесь в местной политике.