«Пойми это! — умоляла Дайрин. — Пойми и возьми у меня! Возьми мои чувства, мои эмоции. Пожалуйста! Они, твои дети, должны сделать выбор. Правильный выбор! Я не знаю, как их убедить. Помоги мне! Или они тоже погибнут».

И Материнская Планета откликнулась. Она приняла дар человеческих чувств. Она проникла в самые затаенные уголки мозга Дайрин и прочла их так, как читают учебник. Дайрин беспомощно лежала и наблюдала жизнь Планеты, охватывала сознанием и всем своим существом ее пульсирующую мысль. Так, наверное, проходят перед глазами умирающего картины всей его жизни, а может быть, и жизни Вселенной. Человеческая память избирательна, говорилось в учебнике, она подчиняется нередко эмоциям и, соединяясь с ними, воспроизводит ушедшее время в настоящем. Память, соединенная с эмоциями, и есть причина радости или боли. Но то, что сейчас происходило с Дайрин, не мог предусмотреть даже учебник. Это была человеческая жизнь, полностью пронизанная другой формой жизни, исследованная и прощупанная до самого потайного уголка памяти. Вместе с Материнской Планетой Дайрин проникла в туманные сумерки Времени до своего рождения. Она слышала различные голоса тех, кто умер до ее появления на свет. Она рождалась. Она впервые в жизни младенцем посасывала большой палец, который, кстати, несчастные родители не могли вытащить из ее рта в течение пяти лет. Эта дурацкая привычка сохранилась и по сию пору, что нередко приводило Дайрин в смущение. Она, младенчик Дайрин, лежала, жмурясь, в ярком мире, постепенно осознавая его форму и свет. Она боролась с гравитацией, поборола ее и в первый раз встала на ноги и пошла. В первый раз улыбнулась чему-то теплому и высокому, которое держало ее на руках и говорило ласковым голосом. Первое узнавание слов. Особенно любимое «нет». Исступление, радость от первой прочитанной самостоятельно строчки. Она увидела свою сестру, еще маленькую, всю в слезах. Она в первый раз осознала, что такое боль в ободранной коленке…

Боль. Здесь ее было предостаточно. Мир, в который она пришла, не собирался делать то, что она хотела. Досада, ярость, страх, внушаемый множеством вещей, которых она не понимала. Ежедневные вечерние новости, наполненные смертями, бомбами, голодными и обозленными людьми, стреляющими друг в друга, ненавидящими, непримиримыми. Свернувшись калачиком под одеялом, она прислушивалась к родным голосам отца и матери и с ужасом представляла себе, как рушится мир, ее теплый и уютный мир, мир людей, которых она знает и любит, и других, неизвестных ей. Она слышала, как ее лучшая подруга рассказывает ребятам, какая Дайрин странноватая и чудная, и все они смеются за ее спиной, ей вслед. И ей казалось, что она одинока в этом злом мире. Она пыталась завоевывать друзей умом и бесшабашностью, делающими ее популярной. Но это мало ее радовало: хотелось нормальной дружбы, просто любви. Она умела постоять за себя, даже становилась опасной для врагов. Но это делало ее еще более одинокой, отдаляло от всех. Она в бессильной ярости дубасила кулачками в эту непроницаемую стену жизни, чувствуя, что есть какой-то другой путь, что-то еще, какой-то секрет, сделающий ее счастливой. И внезапно выяснила: Волшебство! Но и ему она не смогла выучиться достаточно быстро… Она поспешила, и вот теперь надо платить по счетам. Она недостаточно умна и умела, чтобы спасти эти очаровательные стеклянные существа от гибели. Она помогла им родиться… она сделала их такими, какие они есть… они почти ее дети. И она в ответе за них. Их смерть — это и ее смерть. Всюду смерть… И боль…

«Больно, больно, больно, — проносилось у нее в мозгу. — Больно лежать здесь и слышать затихающие удары сердца.