Смолевка плакала, спускаясь по лестнице. Её красивое лицо было залито слезами, глаза покраснели, а рот искривился.

Эбенизер, чёрные волосы коротко подстрижены по моде, от которой пошло прозвище «круглоголовые», наблюдал за ней. Хозяйка кивнула ему, и он медленно и величественно наклонил голову в знак подтверждения. В девятнадцать он выглядел старше своих лет и был злее, чем отец, завидуя здоровью сестры.

Хозяйка привела Смолевку к кабинету отца. Возле двери, как всегда она толкнула девушку в плечо.

— Вниз!

Затем Хозяйка постучала в дверь.

— Входи!

Ритуал всегда был один и тот же. После наказания, прощения и, после боли, молитвы. Она вползала в кабинет на коленях, как требовал от неё отец, а Хозяйка запирала её наедине с Мэтью Слайтом.

— Иди сюда, Доркас.

Она подползла к креслу. В этот момент она ненавидела его. Она подчинялась, потому что у неё не было выбора.

Большие руки приблизились к туго сидящему капору. Она ненавидела их запах. Пальцами он надавил ей на голову.

— Господи! Отче наш! Всемогущий! — пальцы давили все сильнее и сильнее, неистово молясь, голос становился громче, будто Мэтью Слайт оскорблял Господа, умоляя Его простить дочь, очистить её, сделать её здоровой, избавить от позора, и все это время руки грозились раздавить ей голову. Он давил, тряс, в приступе пароксизма выискивал, как убедить Господа, что Доркас требуется его милость, и когда молитва была окончена он, обессилено откинувшись назад, велел ей вставать.

Его волевое лицо, крупное и свирепое, потемнело от Божьего гнева. С обычной неприязнью он посмотрел на Смолевку и сказал звучным голосом:

— Ты разочаровала меня, дочь.

— Да, отец, — она стояла, склонив голову, и ненавидела его. Ни он, ни мать никогда не целовали её, даже никогда не обняли. Они били её, молились над ней, но никогда, кажется, не любили.

Мэтью Слайт положил руку на Библию. Он тяжело дышал.

— Женщина принесла в этот мир грех, Доркас, и женщина должна вечно нести своё бесчестье. Нагота женщины — её позор. Господу это отвратительно.

— Да, отец.

— Посмотри на меня!

Она подняла на него глаза. Его лицо перекосилось от отвращения.

— Как ты могла сделать это?

Она подумала, что он снова её ударит. И стояла, не двигаясь.

Он открыл Библию, пальцем выискивая книгу притчей Соломоновых. Резким голосом зачитал вслух:

«Потому что из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба»

Перевернул страницу:

«Дом её — пути в преисподнюю, нисходящие во внутренние жилища конца».

Взглянул на неё.

— Да, отец.

Казалось, он сейчас зарычит. Он бил её снова и снова, но никогда не мог раздавить её и понимал это. В её глубине он видел искры протеста, понимая, что никогда не погасит их. Но все равно не останавливался.

— К завтрашнему вечеру ты выучишь седьмую и восьмую главу наизусть.

— Да, отец.

Она уже знала их.

— И ты будешь молиться о прощении ради милости Святого Духа.

— Да, отец.

— Иди.

Эбенизер все ещё сидел в зале. Он посмотрел на неё и улыбнулся.

— Больно было?

Она остановилась и посмотрела на него.

— Да.